Ольга Аникина по профессии врач. Но ещё и поэт, автор двух поэтических сборников («Первоцвет», «…Соло трепетным смычком…»), включающих стихи и песни разных лет а также замечательные поэмы «Южная мастерская» и «Анна«. Последняя книжка вышла недавно (2006 г.) малым тиражом (всего 500 экземпляров), и, право же, повезло тем, кто стал её обладателем, ибо поэзия в ней редкая по искренности, целомудрию и духовной наполненности. А кроме всего, стихи отличает флёр некой эстетической элегантности, изящества и музыкальности. Последнее качество, впрочем, вполне объяснимо, ибо Ольга начинала свой творческий путь как бард, и весьма успешный. Она неплохо владеет гитарой, обладает приятным тембром, тексты её песен содержательны и экспрессивны, что позволило ей стать участницей и лауреатом многих фестивалей авторской песни. И всё вроде бы шло к тому, чтобы, написав
ни в подворотнях, ни в прямом эфире.
Я не пишу их мелом на заборе
и под руку не вывожу их в свет.
Молчу. Мне очень жалко тратить Слово.
Когда кричат — увы, звучит убого
то Слово, имя коему есть Бог».
Однако музыка продолжает оставаться активнейшим реагентом её поэзии. Она — в звучании строк, в их метрическом строе, в чарующих аллитерациях. В стихах «струятся адажио» и «пылают скерцо», вздыхают ноктюрны и откровенничают блюзы, в них слышатся отзвуки цыганских напевов и пульсации рока. Многие и названы соответственно: «Музыка ночного шоссе», «Болеро», «Блюз лунного зверя» и т. д. А кроме всего, стихи погружают в особый космос мироощущений, где урбанистический пейзаж сменяется полупустынными пляжами, где «под ногами россыпи ракушек», где в «ласковой сини прибоя дети ловят золотых мальков». В этом космосе рёв авиалайнера заглушает крики чаек, бой аргентинской гитары — танго под гармошку, стук сердца сливается с шорохом радиоволн. Особую же ценность последней книги Ольги Аникиной представляют её поэмы, где глубина проникновения в психологию героев сродни реинкарнации. «Южная мастерская» посвящена последнему периоду жизни голландского
Уверен, творчество члена литературного объединения «Молодость» Ольги Аникиной не оставит равнодушными как истинных ценителей поэзии, так и рядовых читателей.
Евгений Мартышев, руководитель литературного объединения «Молодость»
Молчи, пока есть время помолчать.Не всё сказать получится словами,
и то, что время сотворило с нами,
попробуем пока не замечать.
А вдруг сумели мы себя сберечь?
Передо мной — распахнутые вежды,
в них вижу испытание надеждой,
то, перед чем всегда бессильна речь.
Бесценные мгновенья тишины,
мелькнувшие зарницей нашей встречи.
Мгновения, когда прикрыться нечем,
ни ложью, ни сознанием вины…
А может, встрече
Молчание дрожит струною зыбкой
и рвётся,
рвётся — первою улыбкой,
И первым «здравствуй», острым, словно нож…
***
Проплывет ли мимо облако седое,
промелькнёт ли воробьёв веселых стая,
все мне чудится: я говорю с тобою,
иль твоё послание читаю.
Первый снег — твоя небрежная записка.
И склоняюсь я задумчиво над нею:
все мне кажется:
только где — никак не разумею.
Как боюсь я потерять из виду
всех твоих чудесных почтальонов!
Как боюсь я затаить обиду
на людей — любимых и влюблённых,
на себя…
Ведь на твои посланья,
кроме вздоха, мне ответить нечем…
Веришь ли — но годы ожиданья
могут стать мгновеньем
после встречи…
***
Уходит день…
Боюсь его спугнуть.
Он топчется у самого порога
и тянет время, чтоб ещё немного
со мной поговорить
На ум приходят только пустяки,
и вымыслы досужие, и сплетни…
И кажется мне, будто он — последний,
так трепетно тепло его руки.
Что я не сделала?
Что недопоняла?
Но никуда от времени не деться,
и на цветных подмостках гаснет действо,
и титры бороздят экран стекла.
Уходит день, придерживая шляпу,
а ветер треплет длинную полу,
царапая её когтистой лапой,
и барабанят капли по стеклу…
Уходит день…
Какая в том беда?
Другой придёт — светлее, веселее…
О чём же я так горько сожалею?
О друге, что уходит навсегда.
Город мой
Город мой — сотня лет на часах,циферблат под стеклом закопченным.
Город мой едким дымом пропах,
сплошь обкуренный ладаном черным.
От угля на задворках хибар,
до безумья ночного движенья —
город мой, в бликах окон и фар
я — навеки твое отраженье.
На заснеженном нотном листе
держит шпиль дирижер утомленный,
снежный ветер кружит в фуэте,
на пуантах качаются клёны…
То ли глупости, то ли стыду
Город мой платит дань,
и с охотой,
заслоняя свою красоту
серой глыбой топорной работы.
Кто — обходит вокруг,
Кто — не видит в упор,
в чьем-то
в чьем-то
Только ты, город мой,
лепишь новых химер,
думать учишься ты
на заморский манер…
Мокнут серые спины вождей,
с них течет вековая пылища…
Только целой недели дождей
им не хватит, чтоб выглядеть чище…
Город мой — грязь базарных рядов,
забулдыга с краюшкою хлеба,
сквозь решетку своих проводов
волчьим взглядом приникнувший к небу.
И не златом полны закрома —
смрадом дышат сибирские недра…
Но за этот могильник дерьма
нам в «зеленых» заплачено щедро.
Здесь руками фанатов
исписаны арки,
здесь на кладбищах старых
устроены парки,
здесь легко заблудиться
у самого дома,
кто — нашел здесь приют,
кто — построил хоромы…
И в гранитном его кулаке
солнца луч ловим мы
обреченно,
и дрожит на усталой руке
циферблат под стеклом
закопченным…
***
Так начинается зима:
густой белесоватой рябью,
на лоб упавшей белой прядью,
размытою строкой письма,
и легким приглушеньем нот
в обшитом войлоком пространстве,
и запахом непостоянства
в преддверьи первых непогод…
Полетами
скольжением поверх былого
и поиском такого слова,
чтоб билось в унисон с зимой,
попыткой снова, набело
чертить свой путь — легко и смело,
и знать, что, под настилом белым
укрывшись, прячется тепло,
что из волшебного зерна
оно взойдёт порою ранней…
Вот с этих первых упований
и начинается зима…
Долг
Вытру с обувиза день налипшую грязь,
чисто выскоблю речь
от заученных фраз
перед тем, как войду я
в заветный подъезд.
Каждый день
появляюсь я здесь.
Все другие дела —
это мелочи, вздор.
Я — не жалкий проситель,
я — вовсе не вор.
Там, за лестницей —
в сотню дверей коридор,
и за каждою — мой кредитор.
Я иду им платить.
Каждый счет на счету.
Я иду возвращать им себя.
Я иду,
потому что ни жить,
ни дышать не могу,
если я перед
в долгу.
Если
мой шаг или вздох,
мне когда-нибудь
вернуть этот долг,
пусть просроченный
(ах, как я долго тяну!),
Я верну!
Я верну все гроши,
годы, дни и слова,
но душа леденеет —
притронусь едва
К тем счетам, что на сердце
Полжизни лежат
И оплате не подлежат…
***
Я иконы не коснулась,
не молилась со святыми:
в горькой думе захлебнулась,
угорела в горьком дыме.
И была в стенах священных
я пьяна, как на гулянье.
Я не слышала прощенья,
я не видела сиянья.
И из церкви молча шла я,
и душа была убога.
То, чего я так желаю,
совестно просить у Бога.
***
Я думала, можно словами бросаться,
как будто играешь в снежки…
Я думала, что тут такого -расстаться…
Я думала, взмахом руки
наш карточный домик
беспечно разрушу,
лишь в окнах качнется вокзал…
А ты говорил:
«Как темно
там, в грядущем,
как пусто…»
…Откуда ты знал?..
