Продолжаем публикацию серии статей профессора Донских.
Начало в «ВН» за 22, 29 января; 12, 19, 26 февраля, 18 марта 2004 года
В.В. Розанов
Хоть бы все законы пропали, только бы люди правдой жили.
Из собрания В. Даля
|
| Иван Крамской. «Созерцатель». 1876 г. |
В русском языке слово «справедливость» имеет тот же корень, что и «право», «правда», «праведник», тогда как в английском, например, слово «справедливость» (justice) от латинского «закон» (jus). И в этом заключается принципиальное различие в подходе к справедливости. Человек поступил справедливо или потому, что несет правоту, правду в себе, или потому, что он поступил в соответствии с внешним для себя законом. Для русского народа правда-справедливость с законом не совпадает. А для англичан, наследников римского государства, справедливость в законе, который может быть суров, но справедлив. Созерцатель Крамского ищет ту внутреннюю правду, которая оправдает все, что он будет делать по своей воле и, скорее всего, вопреки закону. Правда - оправдание воли. И воля должна быть выражением правды. А иначе они не имеют для нас смысла.
«Русская правда» и закон
Первый свод законов на Руси назывался «Русской правдой». Есть сходство у этого документа с законами короля Альфреда, с англо-саксонскими «правдами» и с норвежскими «правдами», с законами варягов-викингов. В том же значении, что и слово «правда», употреблялось в десятом веке слово «закон». С десятого же века был популярен на Руси пришедший через Болгарию византийский «Закон судный людем», и, согласно академику М. Н. Тихомирову, «Русская правда», которая появилась ранее всего в Великом Новгороде, несла явные следы этого византийского законодательства. Таким образом, в русской законодательной системе языческая правда викингов была дополнена нормами, пришедшими из христианской Византии. Слово «закон», по-видимому, относилось к обычному праву, обозначая закон, принятый в общине, но не записанный, в отличие от закона, зафиксированного письменно. Так уж получилось в русской истории, что хотя наиболее абстрактные слова, слова, выражавшие общие представления о Боге, справедливости, милосердии, благодати и др., пришли из церковно-славянского (а в церковно-славянский они, в свою очередь, попали из греческого), «правда» оказалась не простым переводом соответствующего греческого слова. Слово «правда» соединило в себе общее представление о справедливости и истине, как они понимались еще до христианской эры, с новыми религиозными представлениями. Хотя «правда» в XI-XIII веках употребляется в значении очень близком к «закону», она часто оказывается рядом со словами «любовь», «истина», «храбрость», чего нельзя сказать о слове «закон». Слово «закон» больше относилось к правовой системе. Конечно, слова ни в одном языке не имеют четко очерченного значения, но можно сказать, что если в X веке слова «закон» и «правда» были почти синонимами, постепенно их значения расходятся: закон начинает все больше пониматься как условие общественной справедливости, тогда как «правда» - как источник справедливости или как справедливость сама по себе. Закон все больше понимается как внешнее по отношению к человеку, как нечто установленное извне, тогда как правда - как внутреннее содержание этого установления.
Примерно с XIII века начинает широко употребляться выражение «Божья правда», как, например, в таком тексте - «Мы правду дадим по Божьей правде». Здесь «правда» одновременно и «свод законов» и «божественная справедливость». Но законов много, и не может быть одного Закона с большой буквы, в котором они все совпадают. А правда может быть только одна. У каждого человека своя правда, и она либо часть правды Божией, либо противопоставляется ей. Божья правда едина, целостна, она является источником любой частной правды. А если эта частная правда теряет связь с Правдой, она обращается в ложь, в кривду. Кривды могут сливаться в одну большую, которая начинает теснить правду и может даже победить ее здесь, на земле. А Правда одна, и она у Бога. Как писал в первой половине XVI века Вассиан Патрикеев: «Некоторые пытаются установить свою правду вместо того, чтобы подчиниться правде Бога». А уже в XIX веке в стихотворении-притче «Правда» Алексей Константинович Толстой рассказывает про большую правду, которая «горами поднялась до поднебесья», «степями, государыня, раскинулась», «городами изукрасилась людными». И приехали семеро братьев посмотреть, какова правда на свете живет. Подъехали они к правде с семи сторон, увидел каждый ее по-своему и стал другим рассказывать.
И вымали мечи булатные,
И рубили друг друга до смерти,
И, рубяся, корились, ругалися,
И брат брата звал обманщиком.
Наконец полегли до единого
Все семеро братьев удалыих;
Умирая ж, каждый сыну наказывал,
Рубитися наказывал до смерти,
Полегти за правду за истину.
То ж и сын сыну наказывал.
И доселе их внуки рубятся,
Все рубятся за правду за истину,
На великое себе разорение.
В одном из вариантов русского сказания о взятии Константинополя турками, посланного Иваном Пересветовым царю, говорится о том, что хотя Бог и попустил, чтобы Магмет сумел захватить столицу Византии, Правда захвачена не была. Она ускользнула от турок в виде неугасимого пламени, язык которого поднялся из храма св. Софии как раз перед тем, как в город вошли войска неприятеля, достиг небесных врат, которые распахнулись перед ним, вошел в них, и ворота закрылись. Так Кривда осталась на земле, а Правда на небесах. Эта тема стала очень популярной в русских духовных стихах, и даже в конце двадцатого века фольклористы записывают у старообрядцев в одной из деревень Нижегородской области такие стихи:
Все пошло наоборот,
Нигде правды не осталось,
В кривде тонет весь народ.
Федор Карпов, один из известных русских политических мыслителей того же XVI века, в своем послании к митрополиту Даниилу противопоставляет идеал царства правды царству терпения. Идея его состоит в том, что в государстве, где установлены основанные на правде праведные законы, нет расхождения между внутренним чувством справедливости и внешними государственными требованиями, и человек нормально живет, тогда как в противоположном случае он лишь «терпит», а не живет, потому что законы требуют одного, а совесть - другого. И это страшно. И еще: правда обязательно связана с милостью, потому что в противном случае строгое соблюдение законов ведет к зверствам. Больше того, в текстах знаменитых писателей Афанасия Никитина, который в конце XV века путешествовал в Индию, и Ивана Пересветова (времена Ивана Грозного) правда ставится выше веры и справедливости. Справедливость для них - только одно из проявлений Правды.
Итак, к середине XVI века «правда» и «закон» расходятся в своих значениях и даже противопоставляются друг другу. Закон железно связывается с судебной системой, а как знал и знает любой русский человек, «где суд - там и неправда». Значит, должна быть воля к правде, которая оказывается высшей ценностью человеческого существования. Эту правду и ищет герой картины Крамского.
Самовластье, но не самодержавие
Русь не знала систематической философии. Абстрактное мышление было делом схоластического Запада. И не случайно, что единственный собственно философский спор в русской культуре, который состоялся до начала Нового времени и серьезного знакомства с западно-европейской культурой, был спором о свободе воли. Он шел в период борьбы иосифлян и нестяжателей в конце XV - начале XVI веков. Обсуждалась проблема «самовластья», права на выражение своей воли. Возможно ли это? В популярном «Слове о самовластии души» говорится, что «самовластными нас сотворил Бог, спасемся или погибнем волею своею». Единственной оградой души является вера, потому что она несет с собой страх Божий. И этот страх становится орудием души. Св. Нил Сорский соглашался с тем, что человек действительно свободен. Но он не может спастись своей волей, человек должен найти в себе, в своем сердце правду-истину, образ Бога, и следовать этой правде. Только правда позволит ему различать добро и зло. Его оппоненты возражают: не может быть свободы воли. Если бы Бог сотворил человека самовластным, то не установил бы Он царей, князей и вообще власти. Не способен слабый и греховный человек управлять собой и вести себя к добру. Всякая власть от Бога, и только через подчинение этой власти человек спасется. Иначе говоря, воля человека ограничена извне царской (или княжеской) властью. Сокращена до нуля. И тогда главной задачей власти становится ограничение свободы и воли подвластных. Эта мысль пришлась очень по душе Ивану Грозному. Он пишет Курбскому: «Что Бог сотворил человека и вольность ему даровал и честь, это твое писанье много отстоит от истины». Человек, по его мнению, должен слепо и абсолютно подчиняться власти. Этот вопрос так и остался вопросом для русского сознания, и через триста лет после Ивана Грозного его обсуждают в романе Достоевского братья Карамазовы. Главная проблема, которую ставит Достоевский в том же романе в «Легенде о Великом инквизиторе», - или власть все организует за народ, и народ - хочет он того или нет - будет счастлив (а если не будет - сам виноват), или каждый человек, следуя своей воле и прислушиваясь к голосу сердца, будет жить по правде, но тогда ему не избежать заблуждений и горестей.
Государственная власть реализует себя в законах и тем самым уходит от правды... И отделяется в русском сознании царь от законов, от государства. Только он, вопреки государству, может принести правду и через нее справедливость, и сердце это почувствует, и тогда воля будет согласна с сердцем. Но вряд ли такая идиллия возможна. Идет, прислушиваясь к своему сердцу, крестьянин унылым днем поздней осенью... И куда же придет он? Уйдя из своей земной общины, он ищет общины небесной. И если не найдет, восстанет против земной.
Размашистость души
и государство с дыркой
Слово «воля», так же как и «правда», непереводимо на другие языки, потому что оно несет два значения одновременно - «свобода» и «сила внутреннего напряжения, способная реализовать поставленную цель», что создает удивительную игру. Это и свобода от любой внутренней и внешней зависимости и в то же время - внутренняя свобода. Эти значения существуют по крайней мере с XI века. Один из авторов этого времени, обращаясь к своему собеседнику, говорит о том, что готов сделать то, что «велит воля сердца твоего». Источник воли - в сердце. И в то же время «воля» оказывается свободой. Можно отпустить на волю, можно гулять на воле... Это значение свободы развивается в древнерусском языке в связке со словом «мир». Мир - это космос и община («на миру и смерть красна»), и в то же время мир - это соглашение, согласие, покой. Пара «мир» и «воля», как показал В. Н. Топоров, унаследована от древнеиранского, где была пара богов - Митра (мир, согласие, порядок, центр) и Варуна (выход за пределы, беспорядок, беспокойство). В русском сознании сосуществовали идеал мирной красоты совместной жизни с вольным стремлением за мыслимые пределы. С одной стороны - тесная крестьянская община, с другой - вольное казачество, первопроходцы, разбойники и искатели Нового Града, душевно устремленные к конечному смыслу бытия. А это и есть Правда.
Часто эту размашистость русской души связывают с огромными просторами государства. Что русские просторы определили широту народной души. А так ли это? Душа либо принимает эти просторы как данность, либо отгораживается от них китайской стеной. Это изначальное качество души - быть открытой или закрытой, а не функция необозримых пространств. Русь, унаследовавшая государство (о чем шла речь в одной из первых статей), оставалась на протяжении веков (фактически до Пугачевского восстания) открытой к юго-востоку, где создавались так называемые «буферные государства» Черных клобуков и потом казаков. У нее не было с этой стороны фиксированных границ. И отсюда Русь разливалась к востоку до Тихого океана. И, конечно, для этого нужна была непоседливость и открытая просторам душа, и невозможно представить, чтобы сначала народ освоил огромные просторы, а потом начал душевно меняться, изумленно созерцая свои неоглядные земли. Нет, с самого начала всегда была устремленность за известные пределы в мир неизвестный, смертельно опасный и манящий одновременно. Воля, вольность становится единственно доступным на земле счастьем. Мир (покой) вольной (свободной) души - это невозможное счастье, к которому стремится поэт, - «На свете счастья нет, а есть покой и воля» (Пушкин). Это стремление воли может быть оправдано и освящено только одним - небесной правдой. Они сливаются, и мистическая устремленность души находит в воле и правде свою недостижимую и желанную цель.
Принципиальное различие между европейским идеалом политической свободы (сложившимся к первой половине XVIII века) и русским идеалом правды-воли (который окончательно сложился к XVI веку) состоит в следующем. Европейцы практично удовлетворяются постепенными реформами законодательства, связывая с ними гарантии свободы личности. Идеал отечественный складывается из правды как высшей справедливости и высшей истины (истины сердца, в отличие от истины разума) и воли - внутренней свободы, побуждающей личность противостоять любым внешним ограничениям. Этот идеал заставляет общество духовно противостоять реальным законам и напрямую связанной с ними общественно-политической свободе, потому что они частично и несовершенно выражают идеал настоящей свободы-воли.
И поэтому российское общество упорно не складывается из отдельных самовластных личностей в гражданское. И поэтому оно, это рыхлое общество, заведомо не может удовлетворяться никакими политико-правовыми реформами самими по себе, больше того, оно относится к ним с известным презрением и гордится тем, что у него другой аршин.
доктор философских наук
