Завтра писателю Николаю Самохину исполнилось бы 70 лет
 |
В Большом зале консерватории давали сольные бесплатные концерты ее бывшие выпускники. А слушательницами были, как мне тогда казалось, уже совсем древние блокадницы из Ленинграда, которые во множестве осели в некоронованной столице Сибири. Они приходили послушать музыку в очаровательно чопорных вуальках и шляпках. На шепчущуюся молодежь посматривали сердито: «Не мешайте!»
- А вы не были в прошлом году на Иване Козловском? Какой могучий был талант! Но все проходит... - переговаривались в антракте старушки.
Уже блистали актеры оперного и «Красного факела», популярен был ТЮЗ, резко набирал силу оркестр Арнольда Каца, любимейшей музыкой миллионов оставались концерты и радиопередачи Новосибирского оркестра русских народных инструментов.
В концертном зале оперного театра читал и пел свои стихи Булат Окуджава. Он подчеркивал, что воевал и является коммунистом.
Рос Академгородок. В Новосибирск зачастили с гастролями известнейшие чтецы (тогда это был один из самых популярных эстрадных жанров), театральные коллективы. Золотое было времечко!
Возникал уже иной, молодежный и дерзкий, самодеятельный театр. Устраивались их фестивали, в лучших залах города гремели эстрадные оркестры. В фойе кинотеатра «Победа» между сеансами тоже звенели трубы и стучали ударники. И на фоне мощной и традиционной сибирской классической литературы пробивались к свету молодые писатели.
***
|
| Несмотря на вечные шутки, Николай был очень серьезным человеком |
- А вы читали первую книжку Самохина? Да-да! Это тот самый вечерочник! - нередко обменивались знакомые.
А первая книжка была издана всего лишь с одним милым теплым рассказиком «Прекрасная несправедливость» в специальной серии «Библиотека одного рассказа». Это был внешне простенький, но очень добрый рассказ о любви. Так, как мы воспринимали ее в то время: светло и чисто. Потом вторая, третья, четвертая и т. д. книжки набирающего силу писателя. Первые его рассказы и сборники производили впечатление какой-то полудетской литературы: настолько прозрачен был мир отношений героев произведений. Незатейливое повествование, мягкий бытовой юмор. Но писатель крепчал, книги становились все толще, хотя объемных томов Николай Самохин, по-моему, никогда не издавал. Это сейчас его сын Яков Николаевич выпускает к юбилею все, что создал Николай Яковлевич в литературе.
***
Даже в те времена, когда государство несравненно лучше оберегало таланты и помогало их творческому развитию, редко кто из немосквичей мог прожить на литературные гонорары. Николай Яковлевич в последние годы хорошо издавался, даже затеял с друзьями какой-то книгоиздательский кооператив. Жить бы ему да радоваться и радовать нас своими все более зрелыми книгами, но, видно, не судьба. Его душа, несмотря на некоторую закрытость (один из литераторов однажды в разговоре сказал мне: «Николай был порой не то высокомерен, не то специально «держал дистанцию» по отношению к некоторым даже коллегам») очень остро чувствовала происходящее вокруг. По его взгляду, нередко выдававшему тихое страдание, можно было судить об открытости этого человека миру. Мне посчастливилось видеть его за дружным в ту пору и частым писательским застольем, когда он мог быть не только центром дружелюбного внимания, но и нередко горько-язвительным. А когда в середине 70-х мы с группой литераторов и журналистов попали на летние военные сборы в какую-то часть в Мочище, он, как и все, хлебал солдатский борщ в столовой, спал на двухъярусной койке в палатке, что-то царапал авторучкой на лекциях военных специалистов (что?), а вечерами мы устраивали «чай», предварительно сходив в «сельпо».
***
 |
И еще: он не был красавцем в расхожем смысле этого слова, но многие женщины его любили безумно. Есть даже такая легенда, похожая на правду: хорошо известная сейчас писательница-драматург, влюбившись в «своего Колю», буквально преследовала его. Дошло до того, что она спала на коврике у двери квартиры, где он жил. На это, кстати, может решиться тоже далеко не каждая женщина.
Сверстники называли его всегда Коля, молодежь по имени-отчеству. И где бы он ни появлялся, вокруг него всегда возникала своеобразнейшая атмосфера юмора, острословия, бесконечной «травли» анекдотов, пристойных, а иногда и не очень. Сам он никогда в кругу людей не произносил бранных слов, но интонации его голоса, мимика, скупая и яркая, были настолько выразительными, что люди смеялись, что называется, до упаду.
Был ли он сам гордым человеком? Вероятно, да. Цену себе, безусловно, знал, хотя позицию свою на многочисленных мероприятиях Союза писателей предпочитал выговаривать не с трибуны, опираясь руками на ее борта, а в тихом разговоре где-нибудь в уголке, с товарищами. Но по принципиальным вопросам всегда выступал прямо и резко.
После его пятидесятилетнего юбилея он был, говорят, несколько смущен отсутствием какой-либо государственной награды. И кто-то из друзей поиронизировал: «Что ты, Коля! Ты все время власть против шерстки гладишь! Не хочешь ходить строевым шагом - то и получай!»
Для строевого шага Николай Самохин был непригоден. Невозможно представить его отдающим какие-либо команды. Как невозможно представить и выполняющим чьи-либо указания и распоряжения, которых в нашей жизни хоть отбавляй.
***
Николай Яковлевич не был простым юмористом. Его ранняя юмористически-бытовая проза постепенно взрослела вместе с автором. И уже просматривался большой русский писатель, не похожий ни на кого. Одни видели в его произведениях влияние Михаила Зощенко, другие - некоторый литературный автобиографизм Виктора Астафьева, но совсем, разумеется, иной тональности, и т. д. Думаю, без взаимовлияния литературный процесс невозможен. Но Самохин всегда оставался Самохиным. С годами его шутки становились горше, а его сатира - язвительнее. Он откровенно смеялся над социальной пошлостью существования иных «героев», быта и различных людских никчемных, как те же дачные, разборок.
И вот странно: он нередко писал от первого лица, но все же взгляд его был отстраненным и задумчивым. Со временем из ясноглазого паренька он превращался в седеющего, с нависающим лбом, мужчину: в какой-то период жизни его лоб стал разграничиваться с нижней частью лица наиболее резкой чертой.
Нередко за пустяшной вроде бы фразой чувствовался сам Самохин: нет во мне железа, но ты попробуй сломать меня или посадить на цепь! Свобода и воля были для него превыше всего.
Он никогда не пытался быть или мелькать на фоне людей политики, власти. Он жил как-то сильно сам по себе, и писал что хотел, так, как воспринимал нашу тогдашнюю жизнь.
***
Крупным писателем его в то время считали очень немногие. У него никогда не было качества запечатлевать себя в людской памяти чем-то значительным, эпохальным. Одну из его последних книг «Сходить на войну» крупный партийный работник области публично охарактеризовал примерно так: «Сходить, пройтись, отметиться на войне...» Это было несправедливо. На войне не бывают мало времени: иногда минуты достаточно, чтобы тебя настигла пуля...
А вот спроси сейчас среднего новосибирца: кого он помнит из наших прозаиков? В том числе и пробившихся на российский уровень книгоиздания? Сам спрашивал многих и могу сказать: если вспоминают образованные люди, то прежде всего Самохина. В чем тут секрет? В чем загадка, когда, казалось бы, немудреные произведения преимущественно бытовой тематики, окрашенные мягким юмором, так глубоко западали в сердца и души людей? Может быть, первопричина тут в том, что подавляющее большинство из нас все так же просты, и смертны, и грешны...
***
Он добровольно ушел из жизни в конце 80-х. И не только он. Одни покидали мир, лишившись точки опоры, другие, по-видимому, не перенесли невероятной ломки жизни. Николай Яковлевич никогда не нуждался в чужой поддержке, у него с юности, видимо, была своя позиция и свой не всегда веселый взгляд на жизнь. Его невозможно было сломать обстоятельствам. Но в новых обстоятельствах он жить не захотел.
Фото предоставлены родственниками Н.Я. Самохина
Слово - коллегам
Когда мы были молодыми...
Алла Бельская, бывший заместитель редактора газеты «Вечерний Новосибирск»
|
| Писатели жили в те времена куда дружнее, и своеобразные литературные десанты друг к другу были нормой |
В 85-м Николай был у нас в гостях дома и подарил книгу своих повестей: «Алле Бельской и Сергею Шупте, моим старым друзьям, с доброй памятью о том времени, когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли».
В начале 60-х «Вечерка» располагалась в здании на Советской, где сейчас госпиталь для ветеранов войны. Были мы на третьем этаже, я работала в отделе городского хозяйства, когда нам представили нового сотрудника - Николая Самохина. С Колей мы были практически сверстниками, но он беспощадно курил, и я с ним боролась. Каждое утро подсовывала ему под стекло на стол записки типа «Вместо пачки папирос ты мог бы купить несколько килограммов соли или буханку хлеба!»
А он меня спросил однажды: «А ты сама-то курила?» Я попробовала и вскоре, увы, перестала писать ему эти записки...
Газета была на подъеме. На первой полосе обязательная рубрика «Сегодня в городе», в каждом номере «Ежедневный фельетон» и т. д. Коля усердствовал вовсю как фельетонист. Начиналась бурная автомобилизация. Гаражи, как грибы, росли где попало. Помню один из его фельетонов. Смысл таков: построю-ка я себе в Первомайском сквере, напротив гор-исполкома, ангар. Сам себе архитектор, инженер... Пусть потом начальство разбирается. А у меня строение уже готово.
Эта тема актуальна и по сей день, когда уже не гаражи, а двух-трехэтажные особняки самовольно строят.
Жили мы все небогато. Делали коллективные закупки картошки, лука. А потом развозили всем по домам. Анатолий Викторович Гордин, редактор, по осени был болен. Попросили Колю сопровождать мешки с картошкой для него. Тот быстренько собрался, но бросил реплику из классики: «Самым большим подхалимом в газете был редакционный фельетонист».
Где-то в 62-м мы собрались к Коле на день рождения. Он решил разнообразить «меню» и развесил на стенах свои абстрактные рисунки. Помню один из них, наиболее поразивший меня. Некое подобие черного кота пронзает красная стрела. И все это на диком зеленом поле. Запомнилась надпись: «Зубная боль». Он даже ее представлял себе образно.
Однажды я тяжело заболела, а муж был в командировке. Как обо мне заботились! Приносили чищеную картошку, молоко для ребятишек. Однажды явился Николай с полукругом колбасы. Он ее порезал и скармливал мне, полуживой.
Потом сказал: «Он сидел у ее смертного одра. А она жевала и жевала колбасу, пока не укусила его за пальцы».
Когда вышла его первая книжка, я написала в нашу стенгазету нечто типа рецензии «Голубое диво». Настолько прозрачен и светел был его рассказ, как небо.
Таким он и остался в нашей памяти.
«Баловень судьбы»
Виталий Зеленский, главный редактор журнала «Сибирские огни»
Николай Самохин в начале 60-х очень активно работал и часто публиковался. Уже в 62-м вышла его первая книжка-рассказ, а потом он беспрерывно писал и публиковал фельетоны и рассказы в «Вечернем Новосибирске», «Сибирских огнях», других изданиях. Словом, его заметили сразу. Он по-журналистски был подвижен, легко схватывал тему, сам много писал и читал других авторов. Но все-таки писательского начала в нем было больше. И поэтому вполне органичным было его решение из газеты перейти на профессиональную литературную работу в журнал. Здесь уже не столь частое дыхание, больше времени можно отдавать собственному творчеству. Очень многие писатели приходили в литературную среду именно через газету. Там, в каждодневной текучке, познаешь жизнь, а осмысливать ее все же лучше в профессиональной среде писателей.
В 67-м мы взяли его литературным редактором в отдел очерка. Пришел скромный такой парень и очень быстро стал своим человеком. Образование у него было инженерное, но он чрезвычайно много читал, был, безусловно, очень восприимчив к чужому слову, без чего редакторская работа немыслима, талантлив и сразу пришелся, как говорят, ко двору. Хотя писательская организация в Новосибирске была очень сильная, в этот период в нашем городе работало много известных людей, но редактор для них, что в издательстве, что в журнале, фигура весьма значительная.
Словом, он «вписался».
(На обложке второй тонкой книжки Николая Самохина «Ровесники» значится, что общественную редколлегию издания составляют Сергей Залыгин, Анатолий Иванов и Мария Назаренко. Каковы имена? - Ред.)
Мы знали, что родом он из Утянки Алтайского края, военное детство его прошло на окраине Новокузнецка (Сталинска). Семья была простая, рабочая, и юность его проходила преимущественно среди людей - вчерашних переселенцев из сельской местности, которых притянула к себе гигантская стройка металлургического комбината. Обо всем этом он напишет позже в своих повестях с горьковатым юморком.
И хотя Николай всегда держался в редакции просто, был честен, открыт душой и прямолинеен, и все знали, что он, как никто другой, является человеком из народа, все-таки что-то такое витало над ним типа «баловень судьбы». Но этот «баловень» был очень трудолюбивым человеком, очень много работал и обрастал широким кругом друзей. В какую бы среду он ни входил, артистов, художников, архитекторов, ученых, строителей, своих бывших после института коллег, всюду находил с ними общий язык, оставаясь при этом самим собой.
Позже, уже на «втором витке» нашей совместной работы, мы сошлись с ним еще ближе. В середине 80-х я возглавлял писательскую организацию, а он был заместителем. Время было очень хорошее. Мы много работали с молодежью, которая тянулась в литературу. Нередко приходилось выезжать из Новосибирска - писатели жили в те времена куда дружнее, и своеобразные литературные десанты друг к другу были нормой. Помню, как после одного из семинаров молодых писателей Николай был приятно взволнован, и потирал руки: «Нашли двоих здоровячков!», и делился своими планами: хорошо бы побольше работать с молодежью.
Терпеть не мог несправедливости. У него это было врожденное. Заговоришь на социальные или политические темы: «Ну как это можно, когда районное начальство и повыше его какие-то спецзаказы, спецполиклиники имеет?» (Знал бы он про нынешние порядки!)
Даже в мелочах это сказывалось. Помню, однажды рыбачил он с кем-то в Нижней Ельцовке. Долго на солнышке сидели, притомились. Я подошел, забросил удочку и сразу вытащил приличного карпа. Николай аж вскипел от негодования. Или как он переживал, когда в бильярд проигрывал! Все делал страстно и с удовольствием. Он был очень хорошим человеком. С ним было приятно находиться рядом, обмениваться мыслями и по душам общаться.
«Кто палку взял, тот и капрал!»
Нэлли Закусина, поэтесса
Хотя по образованию я архитектор, но уже давно писала стихи, и меня неудержимо тянуло в писательскую среду. В 73-м пришла в Западно-Сибирское книжное издательство редактором.
Николай Самохин был лет на десять постарше меня, широко издавался и был к тому времени уже членом Союза писателей СССР.
И хотя я была еще «зелененьким» редактором, мне активно помогали осваивать профессию коллеги и сами писатели, книги которых у нас издавались. После очередного Указа Президиума Верховного Совета СССР началась доходящая до смешного борьба с пьянством. А Самохин приносит однажды рассказы, среди которых был и такой: приезжает к человеку родственница из деревни с кедровыми шишками. Вечернее застолье, наливают, произносят тосты... Совершенно по тем временам непроходной материал. Я автору деликатно так:
- Николай Яковлевич, надо бы убрать эти слова: «наливают», «закусывают»...
Он сначала возмутился, вообще нередко бывал вспыльчив, говорят, рукописи в «Сибогнях» швырял, но задумался:
- А что ты предлагаешь?
- Соответствующие глаголы убрать, даже интереснее получится.
Хмыкнул, взял рукопись и переделал.
- Слушай! А ведь в самом деле получилось даже загадочно как-то: разговор все оживляется, а почему? Вот и подумай!
На новой книжке своих рассказов написал мне:
«Не еле-еле, а прямо к цели лети, голубка Нэлли!»
С ним легко было работать как с автором и в дальнейшем, он не чурался дружеской подсказки. Править его рукописи было невозможно, но рабочее соучастие он принимал с благодарностью.
Тяжело проходила через цензуру его повесть «Сходить на войну». Но мы совместными усилиями отстояли и ее название и многое из содержания.
Несмотря на вечные шутки, был Николай очень серьезным человеком. И, я бы даже сказала, как и другой человек, поэт Александр Кухно, с ободранной кожей. Настолько он всегда чувствовал фальшь и несправедливость.
На писательских собраниях всегда говорил то, что думал и чувствовал - только правду. Его талант был и в том, что он никогда не мог говорить и писать неискренне.
Последняя наша встреча состоялась осенью 1988 года. Он принес три стихотворения, но каких!
«Кто палку взял, тот и капрал!»
Он всегда был с той действительностью не в ладах, а тут началось такое!.. Николай окончательно прозрел, и ничего хорошего не ждал от новшеств. Горечь в рассказах и повестях перерастала в серьезную внутреннюю драму, а потом обернулась трагедией.
Он все чувствовал обнаженными нервами: не те люди пришли! «Промашку дал фельдмаршал наш», - еще мягко сказано. Он ведь был человек очень деликатный.
Мы не были близкими друзьями, но, думается мне, уважали друг друга. Нередко прогуливались по городу. На улице он успокаивался, много говорили о литературе.
Мне представляется, что близких друзей у него среди писателей и не было. Порою он бывал очень откровенен, порою очень закрыт. Знаю, что некоторые это его качество воспринимали как чуть ли не заносчивость. Но это совсем, совсем не так. Иногда, может быть, он просто уходил в себя, прятался на время в какой-то кокон. Но общительнее, или как сейчас говорят, коммуникабельнее человека я лично не встречала.
Писатель Николай Самохин в свое время был явно недооценен ни литературной критикой, ни общественным мнением. Хотя он очень хорошо издавался. Был популярен. Но, безусловно, сделал не все, что мог бы еще.
