Мифология у власти

Воля к достоинству

Продолжаем публикацию серии статей профессора Донских о русском национальном самосознании

Русские пророки, начиная с Ф.М. Достоевского и кончая авторами «Вех» и П.Н. Дурново, высказали все, что они думали про будущее России. Никто их не услышал… Ленин в начале 1914 года в лекциях швейцарским студентам говорил, что для революции нужна общеевропейская война, и с горечью добавлял, что европейские политики ее революционерам не подарят. И вот Россия обрушилась в Мировую войну и в Революцию.

Два мифа

В революции столкнулись два мифа — один самодержавный, выражаемый знаменитым лозунгом «Православие. Самодержавие. Народность». Придумал эту формулу один из умнейших русских людей первой половины XIX века, создатель системы реального образования (естественно-научного обучения, в отличие от классических гимназий) — граф С.С. Уваров. Но, как всякая формула, это — миф. И миф, который мало общего имел с реальностью. Народ в этой формуле понимается как благочестивый народ-богоносец, управляемый православным монархом. Но, в действительности это народ, с которого официально сняли клеймо рабства только во второй половине XIX века и который не привык к государственной деятельности. В лучшем случае он занимался «государственными» делами на миру в пределах собственной общины или организовывал артель. И чувства государства у него не было, потому что не было политической жизни. Хомяков выразил это замечательными словами: «Самодержавие — форма государственности безгосударственного народа». С этой стороны единство самодержавия и народности наблюдается разве что в вере в доброго царя. Что касается православности, то и там было не все в порядке. О положении приходского священника уже говорилось раньше, и не случайно столько разночинцев-атеистов вышло именно из духовного сословия (Н.Г. Чернышевский, Н.А. Добролюбов…). И, главное, слишком были отделены друг от друга сословия — уже не раз отмечался тот факт, что Пушкин и св. Серафим жили в одно время, но как будто в двух разных Россиях. Не случайно после февраля 1917 года православные владыки не поддержали монархию. Так что не все в порядке было с единством православия, самодержавия и народности. Тем не менее этот миф возник и вырос как идеализация конкретных реальностей русского общества.

Второй миф — интеллигентский — его можно сформулировать так: «На основе разума, науки можно построить новое свободное общество: общество без религии, где все люди счастливы и все они — братья, и построение этого общества — единственная цель настоящего человека». Бердяев по поводу поиска того разумного учения, на основе которого будет построено справедливое общество, ядовито высказался: «Каких только блюд не подают голодной русской интеллигенции, и все она приемлет, всем питается, в надежде, что будет побеждено зло самодержавия и будет освобожден народ». Победил марксизм. Правда, для его победы в крестьянской стране (а пролетарская революция должна, по определению, происходить в стране пролетарской, где промышленный пролетариат — гегемон, а не в стране, где крестьянство составляло процентов восемьдесят населения) пришлось его вывернуть наизнанку, но ради народа можно было вывернуть наизнанку не только марксизм, но, как оказалось, и сам народ.

Культура и революция

Самодержавие пыталось меняться и менялось. Оно сделало одну роковую ошибку — не смогло привлечь на свою сторону интеллигенцию. Конечно, интеллигенция при этом перестала бы быть «русской революционной интеллигенцией» в полном смысле. Для империи это было бы выходом, потому что многие талантливые люди думали бы о деле, а не о всеобщем счастье. В начале XX века и православие начало вступать в диалог с интеллигенцией, пытаясь нащупать точки соприкосновения; это приносило плоды: от революционной интеллигенции в направлении православия начали отходить некоторые выдающиеся мыслители (пример — «Вехи»). Начались богословско-философские встречи духовенства и мирян. (Кстати говоря, одной из наиболее видных фигур в этом процессе диалога был будущий Патриарх Московский Сергий (Страгородский). Но этот процесс не сумел радикально изменить ситуацию.

Интеллигентский миф становился все жестче и жестче. Максим Горький в газете «Новая жизнь» за 3 марта 1918 года охарактеризовал отношение революционной интеллигенции и народа таким образом: «Русский народ — в силу условий своего исторического развития — огромное дряблое тело, лишенное вкуса к государственному строительству и почти недоступное влиянию идей, способных облагородить волевые акты; русская интеллигенция — болезненно распухшая от обилия чужих идей голова, связанная с туловищем не крепким позвоночником единства желаний и целей, а какой-то еле различимой тоненькой нервной нитью». Интеллигентский миф прошел закалку русским террором еще до 17-го года, когда он, наконец, обрел своего настоящего героя в лице большевиков. Этот миф жил своей жизнью и не собирался трансформироваться в соответствии хотя бы с какой-то реальностью. Одна из самых замечательных особенностей настоящих деятельных революционеров и большевиков, в частности, — это неспособность меняться. Тем хуже для реальности. Они считали это чертой положительной. Но это ведь ненормально, потому что человек в процессе жизни должен меняться, на то он и человек. Он не может в старости думать то же самое, что в молодости. И действительно, были революционеры, которые меняли свои взгляды, но все они расценивались как ренегаты. Постепенно в процессе борьбы за власть неспособность меняться переросла в безусловную преданность вождю партии, ставшую главной добродетелью.

Максим Горький пережил триумф, который стал его трагедией

Два мифа жили бок о бок со второй половины XIX века и, наконец, столкнулись в 17-м году. Результат известен — интеллигентский миф смел своего врага с лица земли. Самодержавие пало в результате отречения. Православие было разгромлено в двадцатые годы и после частичного восстановления во второй половине войны почти окончательно добито в первой половине шестидесятых. А народность была перекована в советскость.

У Горького была склонность плакать, утиный нос, колоссальная память, огромная любовь к литературе и страсть к маленьким кострам в пепельницах. Он пережил триумф, который стал его трагедией: в глазах мира он оказался представителем великой русской литературы, не будучи равным ни Достоевскому, ни Толстому, ни Чехову; и еще он идеалистически мыслил себя представителем левой революционной интеллигенции, которая в его понимании должна была бороться за свободное развитие культурного человека, а начала бороться за абсолютную власть, в чем и преуспела. В «Несвоевременных письмах», публиковавшихся в 17–18-х годах в газете «Новая жизнь» в номере от 20 ноября 1917 года он писал: «Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти, о чем свидетельствует их позорное отношение к свободе слова, личности и ко всей сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия».

Власть одной группы привела к тому, что воля одного человека, вождя, ставшая заменой народной воли-свободы, растоптала народную правду, замененную соответствующей газетой и дополненную разными другими правдами, вроде комсомольской. Горький понимал революцию как революцию в культуре. Она и произошла: старая культура, основанная на старой мифологии, была разгромлена. И пришла новая, строившаяся на новой мифологии. Он только не предвидел, что эта новая культура будет направлена на то, чтобы освободить человека от порока внутренней свободы.

Ритуальная экономика?

В свое время Макс Вебер связывал появление капитализма с действием двух факторов — духовного и материального. Христианство в форме протестантизма создало тот тип человека, который смог выстраивать новый экономический порядок. А этот экономический порядок, построенный на рациональной организации труда, в свою очередь, определил преимущественное положение тех, кто настроен на рациональное приумножение собственности. Оба эти фактора взаимодействуют, придавая смысл общественной жизни и формируя соответствующие моральные ценности.

Обобщая и несколько упрощая эту ситуацию, можно сказать, что в жизни любого общества взаимодействуют мифология как набор принимаемых на веру положений и организация экономической жизни.

Мифология — это тот символический образ, обычно выражаемый словами, который оправдывает определенный общественный порядок и, кроме того, для оправдания этого порядка обращается к сверхъестественному. Мифология обычно находится в оппозиции к истории и связана с ритуалами. Она является абсолютно необходимым элементом социальной жизни и выступает в качестве духовного стержня общества. Если она находится в относительной гармонии с материальной жизнью общества, то общество существует нормально. Если же возникает критическое несоответствие, то общество начинает разрушаться и требуются сверхусилия, чтобы этот процесс прекратить.

Это прекрасно видно на истории России. Идеал правды и воли, о котором шла речь в предшествующих статьях, формировался и существовал в относительном отдалении от экономических отношений, поскольку был направлен в первую очередь на индивида и только через него на общественную жизнь. В этом смысле провозглашенный и хорошо вписавшийся в сознание многих жителей Российской империи миф единства православия, самодержавия и народности был в экономическом отношении нейтрален. При этом он имел свою четкую символику и ритуальное выражение. Выстраивался образ православного царя-самодержца как отца народа. Именно эта мифология позволила без кровавых жертв провести великие реформы второй половины XIX века, несмотря на сопротивление дворян, которых крестьянская реформа разоряла, и тем самым в корне изменить экономические отношения.

В свою очередь интеллигентская мифология, в центре которой стоял образ справедливого научно организованного общества, заведомо не имела никаких исторических корней, а поклонники ее вынуждены были представлять ее именно так. Было понятно, что для ее победы нужна абсолютная власть, которая вынудит общество перевернуть все свои представления. Отсюда и культ власти, которая должна была и насильно привить всему обществу мифологию небольшой группы, и, в соответствии с этой мифологией, перевернуть экономические отношения. Здесь связь мифологии и экономики сразу была задана как положительная.

Что произошло дальше, слишком известно, чтобы распространяться об этом подробно: на первом этапе (до Великой Отечественной войны) борьба за абсолютную власть стала самоцелью и привела к созданию независимой от общества железобетонной политической структуры; на втором (с середины пятидесятых годов) происходили отчаянные попытки осуществить «научную» мифологию самого справедливого и счастливого общества; на третьем, когда стало понятно, что эти попытки не реализуются в том виде, как они провозглашались, и что «научные» ритуалы не поднимают экономики, все покатилось в неопределенное будущее. Тогда и появился характерный анекдот, когда больной жалуется врачу на то, что он не видит того, о чем слышит, и не слышит того, что видит. Мифология при этом обросла своими ритуалами (достаточно вспомнить съезды, проводившиеся как ритуальные действа), породила своих героев, обладавших сверхчеловеческими качествами абсолютной мудрости, доброты и человечности. А плановая экономика тем временем уходила из-под контроля, уступая место теневой.

***

Страшные сверхусилия позволили народу ответить на вызов, предложенный революционной интеллигенцией, но к началу восьмидесятых годов расхождение между мифологией и экономической жизнью привело к тому, что мифология как живое целое, каким она была в первый период, испарилась, и общество, экономически и политически еще живое, оказалось в страшной ситуации духовного опустошения. И в этой ситуации начался процесс, получивший название «перестройки», продолжившей на новом этапе вызов начала века.