Посреди России встану…

Сегодня исполнилось бы 60 лет Геннадию Заволокину

Так уж сложилось, что на рубеже двух веков — самого трагического и пока неизвестно какого — имя Геннадия Заволокина стало нарицательным. Что оно вообще для русского человека значит? Для миллионов телезрителей, а мы почти все к ним относимся, он олицетворял собой любовь к русской частушке и гармони — самым популярным в народе способам самовыражения. И его телепередача «Играй, гармонь!» пришлась как нельзя более кстати и духовно объединила людей, когда им упорно вдалбливали, что все прожитое — понапрасну и «сарафаны» русской народной культуры изжили себя вообще, и как нож под ребро ей — бесконечная шоуизация эфира.

Но Заволокины (сначала братья, а потом и дети) сумели в этой импортной пеленающей все живое ткани-формате разорвать дыру и совершили подвиг: вам надо шоу? Вот вам оно! Но с русским размахом и удалью — на всю страну. Так что другие вынуждены были посторониться…

Вряд ли, будь Геннадий жив, он бы опустился до утренней телевизионной болтовни среди кастрюль на кухне за готовкой национальных блюд. Не того масштаба был этот человек. Все его творчество при жизни (а после трагической гибели — в руках детей) — это поиск самого главного — духовного смысла существования.

Автору этих строк посчастливилось несколько раз встречаться и беседовать с Геннадием Дмитриевичем. Впервые — где-то в декабре 1974 года, когда они с братом Александром пришли в редакцию «Молодежки» и убеждали нас, что частушка — это не просто хорошо, а замечательно. Мы согласно кивали, но и представить, конечно, не могли, что эти парни будут не просто популярными на сцене, на телеэкране, а создадут новое явление в культурной и общественной жизни самых трудных лет конца XX века в России.

Последняя наша беседа осенью 2000 года была длительной, около двух часов. Геннадий Дмитриевич уже давно знал масштаб своей личности, но, несмотря на занятость, выкроил целых полдня и приехал в Дом радио на запись. Строки сегодняшнего интервью — лишь небольшая часть того памятного утра.

Он очень вдумчиво отвечал на вопросы. Уже было понятно — и он сам не раз подчеркивал это в других интервью и в своем журнале «Играй, гармонь!», что формат (вот слово-паразит!) частушки и имидж балагура его не совсем устраивает. Он знал, что надо идти вперед, что нам всем нужно, и шел к более глубоким формам общения со зрителями и со слушателями. И в этом уже тогда виделась драма Скомороха с большой буквы.

Но даже то, что осталось, сотворенное еще при его жизни, — это уже подвиг и легенда не только нашего города с его символом-часовней центра России.

И в заголовок мы вынесли народные слова одной из песен нынешнего ансамбля «Частушка», руководит которым Настя, дочь Геннадия Заволокина.

Сибирский казак-странник еще в пути…

— Геннадий Дмитриевич, четверть века вы первый парень на деревне. Всю страну вокруг своей передачи закрутили. А какой вы дома? Заволокин — демократ, автократ, а может быть — диктатор?

— Не задумывался над этим. Теперь я уже не парень, а дед. Но что-то петушиное еще пробивается… Иной раз еще хочется кукарекать, хлопать крыльями, куда-то торопиться, а потом задумаюсь, остановлюсь: не пора ли переосмыслять многое… Хотя вот этот вечный стык — петушиного и мудрого идет по всей жизни, потому что все это идет от Бога: первые парни, желание быть лучшим… И тоже от Бога идет осмысление всех этих петушиных криков, потому что все равно люди приходят к тихому разговору, к тихому раздумью…

— Геннадий Дмитриевич, вы от вопроса уходите! Внука ремнем порете?

— Вопрос-то помню! Внука ремнем не порю, конечно. Он даже обижается, что дед уделяет мало внимания. Когда я еще женился, то сказал: Светлана, для меня всегда первым будет творчество… Она до их пор вспоминает и обижается, хотя мы прожили уже столько лет вместе… И факты говорят о том, что, может быть, не совсем я скверный муж, отец и дед, раз они все-таки от меня не убегают…

— А вот отстранитесь от себя и посмотрите сверху: какой Заволокин отец и дед?

— Это сложно. Человек сам не в состоянии это сделать. Оценить может время, священник на исповеди. Тот, наконец, кто с тобой живет. Вот у них спросить — они бы уж точно расписали. А сам человек склонен немножко себя идеализировать. Грешный он. Поэтому я, пожалуй, не осмелюсь сказать, какой я.

— Честно говоря, это даже странно: при вашей популярности, известности вы не провалились в бездну самолюбования. И поэтому я все-таки спрошу вас еще настойчивее: каков уклад, стиль вашей жизни дома? Вы по Домострою живете?

— Вряд ли… Я хоть и забочусь о доме, семье, но все-таки главная в нем — Светлана.

— А когда вы садитесь за стол с семьей, первым ложку берете вы, или кому как придется?

— Честно сказать — да. Но мы не садимся за стол без молитвы. Это закон. Так и в коллективе нашего ансамбля: еду мы называем трапезой, и прежде чем покушать, читаем молитву. Что есть стол? Это рука Господа, протянутая человеку, с яствами, с благами земными. Это совершенно естественно… А уж потом бери ложку кто хочет.

— А как это все переплетается с работой, с озорством, песнями? Не мешает внутренний духовный стержень?

— Немножко ершится, безусловно. Но это привело к тому, например, что я совершенно не воспринимаю частушку матерную. Это для меня, как удар по голове. Если кто-то где-то ругается, я вздрагиваю, как будто меня лично кто-то ударил. И поэтому к веселью я отношусь с благодатной стороны: оно должно быть радостным, никого не обижать, быть светлым. Если есть что-то скабрезное, гаденькое, это уже не веселье. Это какие-то бесовские происки. Для меня песня, частушка, пляски, озорство, удаль все равно имеют окрас духовный.

— Как вы, человек из народа и народный артист, относитесь к комфорту XX века?

— В духовном, святоотеческом и православном понимании — любой предмет по этому канону нейтрален. Взять ножик: им можно резать хлеб насущный и убить человека. Так и комфорт: если он не мешает полнокровной жизни души в бозе, то есть рядом с Творцом, если душа человека не страдает от этого комфорта, не становится рабыней его, то комфорт во благо и помогает душе сосредоточиться на своей любви к Богу. На своей жизни творческой — от слова Творец. Если комфорт не главенствует, не засасывает, не затягивает, не отвлекает от главного, пусть он будет. Это прекрасно. Но если он заменяет благодать, большую, серьезную работу души, он вреден, опасен, значит, он от лукавого, значит, он разъедает душу, порабощает человека.

— А вас никто никогда не упрекал в русофильстве?

— Не происходило такого, потому что я никогда не занимал позицию воинствующую. То есть я никогда не ходил ни на одну демонстрацию. Никогда не выступал против каких-нибудь течений… Не потому, что боялся, а потому, что всегда считал: врачуя да исцелися сам! В православии мы все считаемся грешными, немощными. И единственное сильное, что у нас никто никогда не отнимет, это смирение. Ведь православные всегда побеждали смирением, а не тем, что у них было много мускулатуры. Это на протяжении всей истории. Всегда все сражения выигрывались только тогда, когда полководец прежде вставал на колени и просил об этой победе. Хоть маршал Жуков, хоть Суворов или Ушаков, Александр Невский или Дмитрий Донской. Все свои победы Русь одерживала только смирением. Тогда Господь все даст!

— Внешне вы очень доступный человек. А для понимания «Битлз», например, вы открытый человек?

— Как и все, я прошел через это в молодости. Я повторюсь: сам по себе любой предмет, в том числе и культуры, нейтрален. Но ищу в этом предмете духовный окрас. Если этот окрас благодатный, боговдохновенный, сразу чувствуется. Или если на чем-то лежит печать агрессии, разрушения, это тоже ощущаешь. Для меня так все и воспринимается: я могу услышать замечательные нотки у эстрадного певца, теплые, добрые. У меня недавно была встреча с Николаем Гнатюком, и я поразился его преображению. С возрастом и временем он становится все более духовным исполнителем. Я его уважаю, люблю. Нам ночи не хватило наговориться…

— Вас не пытались втянуть в политику?

— В политику нас втягивают постоянно. Как только где какие выборы, какая заварушка, так обязательно звонки, приглашения… Были случаи, когда даже мои друзья подписывались именем Заволокина: да вот тебя, понимаешь, не было, а тут надо было… Я, конечно, протестую, борюсь, но никогда не доводил до суда: суетно все это, снова себя вроде выпячивать…

— И в заключение — очень «оригинальный» вопрос о ваших творческих планах: какие они?

— Хм, беспредельные! Вот со мной четыре номера журнала «Играй, гармонь!» Ежеквартальное издание. Это по сути литературное продолжение телепрограмм. Очень трудное и великое для меня дело. Потому что передача коротенькая, она не позволяет мне поговорить с людьми, ответить на их многочисленные письма. А в журнале возможно даже опубликовать и письма, и частушки, а главное — поговорить по душам.

— Очень красивый и, по-видимому, очень дорогой журнал!

— Да, он достается нам и большим потом, и большими затратами. Но мы изначально решили выпускать его не на папиросной бумаге. Великая культура достойна качественного полиграфического воплощения.

Пишу песни, работаю с гармонистами. Но главное, конечно, это передача. Ведь у нас остается ансамбль и передача раз в неделю. Первого февраля 2001 года нашей программе исполнится пятнадцать лет. Это ежедневная очень большая работа. С самобичеванием, самопонуканием, потому что сегодня я должен знать, что буду делать завтра и т. д. Ведь это непросто, живя в Новосибирске, собрать в нашей студии материал со всей России…