Опалённое детство

Молох войны прошел, как и через многие миллионы советских семей, и через нашу семью

Только для нас война началась раньше — 15 декабря 1939 года, в последний день советско-финской войны на Карельском перешейке погиб отец — Иван Васильевич Васильев — 31-летний старший лейтенант. А потом не стало мамы.

Так перед началом войны трое братьев-мальчишек остались круглыми сиротами.

Такими мы, братья Васильевы, были в военное время
Фото из семейного архива

Лето 41-го года запомнилось большим количеством военных, плакатами «Родина-мать зовет», машинами, орудиями, танками, радиотарелками, радиоколоколами, по которым периодически передавали сводки Совинформбюро. Фашистские самолеты постоянно сбрасывали листовки с призывом прекратить сопротивление. На Ржев (наша деревня Шопорово была в 2,5 км от города) немецкие самолеты участили налеты и бомбили мост через Волгу, паромные переправы, заводы, предприятия, поджигали неубранные в полях пшеницу, рожь и другое. Фронт приближался к нам. Слышалась издалека артиллерийская канонада. Из деревни все мужское население было призвано в армию в наспех скомплектованные части. А старики, женщины, подростки принимали участие в рытье противотанковых траншей. Немецкие самолеты бомбили, чтобы сорвать строительство укреплений.

С фронта приходили новости одна страшней другой, что фашисты расстреливали те семьи, у кого будут найдены фотографии с членами семей в военной форме. После этого сельские жители попрятали фотографии, на которых мужчины были в военной форме. Налеты фашистских самолетов участились и на нашу деревню, поскольку военные, автомашины и солдаты располагались в ней.

В души наши детские закрался постоянный страх — бомбежки, разрывы снарядов, мин, свист пуль, осколков. Нашим спасением была выкопанная в огороде через дорогу землянка в три наката. Попавший в нее снаряд только засыпал нас землей. Нас откопали. Особенно страшно было, когда видишь, как от самолета отрываются бомбы и кажется, что они летят прямо на тебя, слышишь их зловещий, душу раздирающий свист.

Бои за город Ржев шли жестокие, город переходил из рук в руки несколько раз. Когда наши части отступили, а немцы в деревню еще не вошли, жители деревни бросились к cельпо, чтобы взять себе из имевшегося в магазине — немцы все равно забрали бы все. Когда наша бабушка добежала до магазина, он был уже пуст. Что она смогла найти там, так это 36 больших кусков хозяйственного мыла, которые и взяла. Позже это мыло меняла на хлеб, картошку, свеклу. Все чаще прилетали фашистские самолеты, сбрасывали на наши части листовки с призывами прекратить сопротивление и сдаться. Гарантировали жизнь. Сообщали, что Москва взята немецкими войсками.

В конце лета жителям деревни наконец разрешили собирать со скошенных полей колоски. Бабушка сшила по мешочку для сбора каждому из нас. В один из дней, когда были не в поле, прилетели немецкие бомбардировщики и начали бомбить траншеи с нашими солдатами. Вдруг из-за облаков вынырнул наш маленький тупоносый «ястребок», как называли его солдаты, и бросился на немецкий самолет, который стрелял по нашим траншеям. И когда немецкий самолет стал набирать высоту, наш «ястребок» очередью прошил его, тот загорелся и рухнул в Волгу.

Наши солдаты и мы, пацаны, громко кричали «ура». Это была первая победа, увиденная нами.

Бои за Ржев участились. В октябре 1941 года Ржев был захвачен фашистами. В тот же день на машинах, мотоциклах они заняли деревню и пошли выгонять жителей из домов.

Начался грабеж всего, что представляло интерес для захватчиков. Из бабушкиного сундука были извлечены мои новенькие белые валеночки (мне было четыре года 10 месяцев), солдат, видимо, хотел послать их своей семье в Германию в подарок.

На самом дне сундука нашли офицерскую плащ-накидку отца. Это уже страшная улика. Офицер заорал, бабушка кое-как объяснила, что купила на рынке за поросенка эту плащ-накидку, которую здесь же они и забрали.

В начале войны по приказу оккупационных властей семьи офицеров, коммунистов, евреев расстреливали. Наш отец — старший лейтенант, хотя и погиб в финскую войну в 1939 году, но фашисты разбираться не стали бы. Спасибо жителям деревни Шопорово, никто немцам не сказал, что мы дети офицера-коммуниста. Первая волна фашистов была самая злобная, зверски относились к мирному населению, видимо, тяжело им дался Ржев — большие потери у них были. Стреляли без предупреждения в тех, кто после комендантского часа ходил на Волгу за водой, к соседке за солью.

Вторая волна несколько лучше относилась к населению. По-прежнему, несмотря на холод, мы жили в землянке. Немцы заставили бабушку готовить им еду, хотя у них была своя полевая кухня. Она готовила двум молодым обер-лейтенантам. Что оставалось после офицеров, доставалось нам. В это голодное время бабушка, как могла, сберегала нас. Я запомнил имена офицеров: Герман и Йозеф. Иногда они заводили нас в свою комнату, делали бутерброды с консервами, с сыром, давали нам. После того, как всё съедим, просили, чтобы вытерли хорошенько губы — другие немцы не должны были видеть их доброту к нам. У них слежка была за теми, кто лояльно относился к мирному населению. Старшему брату (12 лет) помогли устроиться на полевую кухню. Он носил воду, пилил и колол дрова, за это ему давали паек, которым он делился с бабушкой и нами. Это спасало от голода.

В деревню стали наезжать крытые тентом машины. Немцы с собаками всех взрослых мужчин, женщин, подростков арестовывали, в эти грузовые машины загоняли и увозили на станцию Ржев для отправки в Германию. Один немецкий ефрейтор был в плену на Украине в 20-х годах. Он, когда мог, предупреждал о том, что, мол, завтра будут забирать для отправки в Германию. Кто-то уходил в соседнюю деревню Лазарево к родным, где-то прятались, оставались после отъезда машин на своей земле.

Однажды старшие братья Юрий, Виктор и ровесник Юрия Виктор Орлов пошли на неубранные поля накопать и принести оттуда картошки, свеклы. Вдруг у себя за спиной услышали возглас по-русски: «Руки вверх«. Когда они обернулись, то увидели молодого танкиста. Когда немцы гнали большую колонну военнопленных, он, когда конвоир отвернулся, прыгнул с дороги в кусты и остался там.

Танкист попросил принести ему что-нибудь из еды и одежды. Холода уже сильные были. Ноябрь. Костер он разжечь не мог, дым от костра немцы могли увидеть. Он все расспросил про немцев, в каких домах они разместились, где посты у них, орудия, минометы стоят, сколько их. Все ребята по очереди ходили в поле за Угором и передавали танкисту все, что смогли найти для него. Когда освобождали Ржев в марте 1943 года, он уже в звании капитана первым ворвался в город и на своем танке приехал в деревню Шопорово, но деревни уже не было. Немцы сожгли ее. А мы отправились в дальнее село к родственникам.

На дорогах войны видел многое. Навсегда в памяти останутся сгоревшие дома в деревнях Калининской и Смоленской областей, полуразвалившиеся печи да изредка попадавшиеся одичавшие кошки. На одной из дорог, ведущих в крупное село, на телеграфных столбах было много повешенных наших людей, мужчин и женщин, с навешанными на грудь фанерками с надписями: «Бандит-партизан», «За убийство немецкого офицера», «За укрывательство бежавшего из плена», «За несдачу властям оружия», «За пособничество бандитам-партизанам», «За побег из плена».

Проходя через одну большую деревню, увидели группу людей под конвоем немцев с собаками и полицаев. Выделялся высокий молодой с черной окровавленной бородой священник. Как мы потом узнали, он прятал солдат, бежавших из плена, подпольщиков, тех, кто хотел перебраться к партизанам, в подвале своей церкви. Когда вели эту группу на расстрел мимо стоявших на обочине селян, священник выкрикнул: «Скоро псы-супостаты сгинут с земли русской» и тут же получил прикладом в спину от полицейского. Когда одна из женщин накинула платок на его плечи (он был только в рясе в феврале), то тут же от немца получила удар прикладом по голове. Выдал батюшку и всех, кого он прятал в церкви, предатель из этого же села. Немцы дали ему за это корову. Через несколько дней предателя нашли задушенным, и корова куда-то исчезла.

Идти к родным оставалось немного. Но я еле переставлял ноги от болезни, сказывалась слабость от голода. Бабушка где посадит меня на санки, подвезет немного и сама сядет на санки отдохнуть.

В одной из деревень жила бабушкина племянница, у нее и остановились переночевать. Бабушка попросила ее санки с мешком, полным мыла, занести в горницу, племянница сказала: «Пусть санки в сенях оттают». А утром мыло исчезло. Когда бабушка спросила у нее, то та развела руками, мол, не знаю, сени закрыты были. Бабушка опустилась на санки: «Бог покарает тебя за твое паскудство. Ладно, я умру, я пожила, а ребенок-то из-за тебя с голода умрет. То хоть мыло меняла на хлеб, картошку, капусту, кукурузные шишки, а тут все пропало». Местные жители сами жили впроголодь. Фашисты все у них выгребли.

Однажды со средним братом Витей мы прошли с утра несколько окрестных деревень, но никто не мог ничего подать. Голодные, замерзшие, уже к вечеру постучали в один неказистый дом. Открыла женщина средних лет, в нос ударило аппетитным запахом вареной картошки. На столе стоял чугунок, от которого поднимался пар, вокруг стола сидело четверо детей, старшему лет четырнадцать. Он зыркнул на нас: мол, видите, нас сколько, самим мало! Витя сразу развернул меня к выходу и сам вышел, понимая, что тут никто ничего не даст. За спиной стукнула дверь, и по ступенькам спустилась хозяйка, догнала нас и из-под передника достала две картошины, одну большую, другую поменьше, чтобы мы поели. Маленькую съели, а большую отнесли брату, бабушке.

Мы часто по жизни вспоминали эту добрую смоленскую женщину, которая поделилась последним. Когда эту крупную картошку Витя достал из-за пазухи, бабушка сказала: «Господи, помоги этой женщине и ее детям».

В сторону фронта на восток проезжали грузовые машины. Как рассказывала бабушка, одна из них проехала было мимо нас, но сидевший рядом с шофером то ли фельдфебель, то ли ефрейтор увидел меня, лежащего на снегу метрах в 10–15 сзади от санок. Машина задом сдала назад, ефрейтор открыл дверцу машины и жестом поманил к себе: «Komm, kinder».

В руках он держал буханку серого хлеба. Я, когда увидел хлеб, не поверил, что он нам протягивает (несколько дней у нас во рту ничего не было). Ефрейтор о чем-то переговорил с водителем и достал ещё два вареных кукурузных початка и маленький кусочек сала. Этого нам хватило, чтобы добраться до своих родных. (Когда в наше время вижу в мусорных контейнерах буханки засохшего хлеба, волна ненависти поднимается к людям, которые не знают цену хлеба.) После войны мы с бабушкой вспоминали этого немецкого ефрейтора.

В марте 1943 года нас освободили от фашистской оккупации. Затем привезли в Москву, где распределили по детским домам. Юрий и Виктор попали в Киржачский детский дом Владимирской области, меня отправили в дошкольный детский дом в село Степанцево Никологорского района Владимирской области.

В 1944 году по Киржачу вели колонну военнопленных немцев на строительство детского сада. Мне показалось, что один очень похож на того ефрейтора, что нам помог выжить. Я прошел вслед колонне и, когда она была заведена на территорию строящегося детского сада, попросил конвоира, чтобы старший (с повязкой) немец, говоривший по-русски, подозвал военнопленного, похожего на доброго ефрейтора. Когда он подошел, я спросил, был ли он там-то. Он сказал, что нет. Но я все равно свою пайку отдал ему (один кусочек). Он отказывался, показал на кашлявшего военнопленного, мол, ему отдай. Но я ему все равно отдал…

Мы выжили во время войны благодаря героизму наших воинов, свято храним память о них. Все взрослые в нашей семье погибли и похоронены в братских могилах.

В Финляндии погиб Иван (наш отец).

Под Сталинградом — Александр (наш дядя).

Под Кенигсбергом пал Сергей (наш дядя).

Советская власть дала нам, сиротам войны, возможность учиться, работать и детей растить. Мне удалось закончить сначала Владимирский строительный техникум, а потом НИИЖТ (ныне Сибирский государственный университет путей сообщения). Так я стал новосибирцем.