Наш незабываемый Дед: юбилейная мозаика (Главы из очерка)

В середине 60-х Новосибирское телевидение предоставило мне право вести циклы передач с участием ученых. Интервью-портрет «Академики отвечают школьникам». Дискуссионные обсуждения не то чтобы самых острых, но и не самых тупых проблем тогдашнего нашего бытования: трения «внедрения», наука и нужды края, экономика и экология и др. Передачи те ушли в небытие, но записи бесед (так называемые расшифровки, обязательные к предъявлению цензорам до выпуска в эфир) у меня сохранились.

Грех не воспользоваться ими в год 110-летия Михаила Алексеевича, без которого, скорее всего, не было бы ни такого наукоемкого ТВ, ни такого созвездия собеседников, ни самой академической Сибири — неповторимого (пока?!) опыта по интеллектуальному обустройству земель, мало к тому располагавших.

Тогда Сибирь еще удивлялась академическому нашествию и поневоле приходилось спрашивать корифеев, что же все-таки заставило их перебираться на восток. Отвечали.

Академик Сергей Львович Соболев: «1956 год. Трое молодых (в кавычках) людей, одному из которых 56 лет, а двум другим — по 48, в дачном поселке Мозжинка встречаются на дачах то у одного, то у другого и говорят о том, как надо бы поднимать научный и технический потенциал Родины, что необходимо сделать, чтобы превратить ее после окончания войны — а уже пошло второе мирное десятилетие — в могучую державу, которой ничего не страшно и которая будет расти-расцветать достойно ее возможностям. Путь к этому процветанию мы видели в том, чтобы по всей нашей необъятной Родине расположились мощные научные центры, чтобы научные центры приблизились к местной промышленности и местным ресурсам. Нам казалось, что именно мы и должны заняться этим делом. Чувствовали мы себя удивительно молодо, хотя считали себя людьми довольно зрелыми, и на самом деле какой-то опыт у всех был.

Эти трое были академики Михаил Алексеевич Лаврентьев, Сергей Алексеевич Христианович и ваш покорный слуга».

Скромен Сергей Львович — «эти трое» входили в большую науку рано, стремительно, ярко. И в годы Великой Отечественной много сделали для обороны страны.

Победа 45-го, однако, не гарантировала миру безоблачности и стабильности.

Из воспоминаний вдовы академика Христиановича Т.Н. Аткарской (не довелось мне встречаться ни с ней, ни с ее мужем, тут я пользуюсь книгой, подготовленной Институтом теоретической и прикладной механики к 100-летию своего первого директора — в 2008-м):

«В то время начинались испытания атомного оружия. Сергей Алексеевич входил в состав испытательной комиссии и нередко подолгу бывал на полигонах. Однажды был на полигоне в Казахстане, в совершенно секретном городке… В те дни из Венгрии начали поступать тревожные сообщения, там что-то назревало. Опять война? На душе стало неспокойно. По возвращении Сергей Алексеевич встретился с Соболевым, Лаврентьевым, дачи были рядом.

Что делать? Институты сосредоточены в Москве и Ленинграде, двумя взрывами можно вовсе лишить страну научного потенциала. Лаврентьев хорошо знал Хрущева и, предварительно созвонившись, вместе к нему поехали. Секретарь Хрущева говорит, что Никита Сергеевич очень занят, зайти можно не более чем на 15 минут. Но они просидели до вечера. Когда Хрущев узнал, о чем пойдет разговор, он отложил все дела. Он понял, что надо иметь научный центр в Сибири, заинтересовался и сказал: «Мы этот вопрос обсудим, но только вы же и займитесь этим делом».

Ни разу ни от Михаила Алексеевича, ни от его соратников не слышала я ничего подобного. То ли по причине сверхсекретности темы, то ли потому, что «отцы-основатели» использовали «оборонку» как козырь в игре с властью ради поддержки дерзкого начинания. Имея на самом деле в виду создание не моно, а полифонических исследовательских комплексов.

И лишь совсем недавно, в этот самый юбилейный год Деда, его внук, доктор физико-математических наук Михаил Лаврентьев на встрече с журналистами озвучил ту самую тревожную мотивацию, о которой пишет вдова Христиановича: своим рождением Сибирское отделение обязано интересам обороны.

Трудно спорить — возможно, именно этот аргумент безотказно действовал на руководство СССР, втянутого в выматывающую гонку вооружений послевоенной «холодной войны». Но, зная, как осуществлялся замысел, трудно и согласно промолчать в ответ. Ведь не закрытый Арзамас, не секретный комбинат в Лесном на Северном Урале, не аналог города-невидимки Челябинск-70 строили от Новосибирска до Иркутска — открытые городки науки, куда ни журналистам, ни зарубежным гостям не был закрыт вход. От первых строительных котлованов до торжеств по случаю 50-летия новосибирского Академгородка и теперь — гости, гости, гости…

Летом 1959-го студенткой-практиканткой Ленинградского университета носилась я из города в еще только поднимающийся Городок в кабинах самосвалов и панелевозов, и отлично помню, как ночью, под июльским дождем, бетонировали солдатики последние участки дороги к уже гремевшей в мире новостройке. Ждали Ричарда Никсона, вице-президента США.

Визит американца подстегнул дорожников, что не могло не радовать академиков. Но откуда солдатики…

Из воспоминаний Михаила Алексеевича:

«Прежде всего, дорога Новосибирск — Академгородок была плохая: машины застревали в грязи, после ливней были места, где даже для грузовика проезд был невозможен. Мы случайно узнали, что закончено создание новой дороги Новосибирск — аэропорт и сделавшая ее строительная воинская часть будет отправлена на новое место. Я обратился к министру обороны А.А. Гречко (которого знал еще по Киеву) за помощью. Просьба была удовлетворена, и в течение года мы получили отличную дорогу и внутренние коммуникации в Академгородке».

Порох, взрыв, ядерная энергетика, ракетная техника, Арзамас — лаврентьевская тематика научных исследований и приложений не отрывна от «удара и защиты». Возможности военно-промышленного комплекса он знал не понаслышке и не преминул воспользоваться ими в мирных сибирских целях. Использовал все наработанные до Сибири связи с партийно-хозяйственной верхушкой страны и добился замены слабой строительной организации сильной, средмашевской. (Не поминаемый всуе Минсредмаш — «мощная организация, строившая здание МГУ и другие ответственные сооружения».) Появился Сибакадемстрой, возглавляемый генералом Н. М. Ивановым. Кончилось «ни шатко, ни валко», закипела работа.

Телевизионная встреча Лаврентьева со школьниками. Дети спросили:

— Михаил Алексеевич, а как вы жили в первые годы? Летали ночевать в Москву или ездили в Новосибирск? Ведь здесь, как вы сказали, ни одного строения не было.

Он ответил:

— Да, у нас были споры о том, как переезжать в Сибирь — подождать, когда все будет построено, или переезжать сразу, жить как удастся, но зато самим следить за ходом строительства и в случае чего всем надоедать — и местным властям, и московским. Переедем сразу — можно будет жаловаться: вот мы переехали, а жить негде, мерзнем, воды нет, стройте скорей. То есть таким образом максимально форсировать развитие этого дела. Не скрою, мы разделились, но основная масса все-таки переехала сюда. И сначала понемногу, а потом все больше и больше людей стало переезжать в Городок, которого еще не было, — во временные помещения. Построили десяток бараков, закупили гаражи. В гаражах разместили лаборатории, в бараках жили… Тут мы были сами хозяевами Золотой долины — так называли первые поселенцы долину речки Зырянки, где мы поставили первые деревянные домики.

Еще из детских вопросов (начало семидесятых):

— Михаил Алексеевич, а не трудно вам было срываться с места, переезжать, начинать все сначала?

Лаврентьев:

— Я по природе бродяга, так что это меня не смущало. А кроме того, я скажу так: я детство провел в Казани, под Казанью, и там была примерно такая же обстановка. Я любил каждый день после школы ходить на лыжах, Казанка-речка там была, можно было кататься на лодке, Волга — большая река.

От Казанки до Зырянки, от Волги до Оби, а между ними — его путешествия по своей и чужим странам, ценившим ученого с мировым именем.
«Бродяга» осел в Сибири. И увлек за собой многих достойных обитателей энциклопедических словарей.

Академик Анатолий Васильевич Николаев, создатель и первый директор Института неорганической химии, так объяснял мне свое перебазирование в Сибирь:

«Я по происхождению почти сибиряк — родом из Оренбургской губернии. И степные места меня всегда привлекали. С 1927-го по 1934 год я руководил комплексной экспедицией по изучению озер Кулунды. Мы открыли тогда огромные залежи поваренной соли… Решилась проблема снабжения солью всей Сибири, а в годы войны почти всего Советского Союза… Словом, я был человеком искушенным в отношении сибирских проблем, и приглашение принять участие в организации СО АН для меня не было неожиданностью. Пришла телеграмма от Михаила Алексеевича: «Едем в Новосибирск выбирать место». Место оказалось красивое и вполне подходящее для здоровой жизни русского человека».
Выбор места заслуживает внимания. Как и обращение с ним новоселов.

Вокруг сибирской заимки
«Не раз бывал я на знаменитой заимке Михаила Алексеевича — в деревянном домике, одиноко стоявшем в Золотой долине среди 1100 гектаров леса. Этот дом был как кристалл, символизирующий великолепную волю, готовность к жертвам, каждодневность горения в порученном громадном деле. Все это было брошено как бы в маточный раствор будущего научного центра. Вокруг сибирской заимки М. А. Лаврентьева вырос прославленный на весь мир Городок науки.
Н. П. ДУБИНИН. Из книги «Вечное движение».

В Сибири, слава богу (или предкам?), есть где развернуться. Но где именно?

Прихотливо плетутся узоры истории — определяют их иногда настроения вовсе не исторических личностей. Лаврентьева хмуро встретили в Иркутске и сердечно — в Новосибирске. (Из воспоминаний Михаила Алексеевича: «Председатель Западно-Сибирского филиала АН СССР Т.Ф. Горбачев принял меня очень дружественно, показал свой филиал и дал совет посмотреть места расположения нового Академгородка, в 20 — 30 километрах от города — почти девственные сосновые и березовые массивы на берегу реки Оби и будущего Обского моря»).

Адрес определился. Даже Байкал не перевесил высокомерной требовательности («городок строить только в самом городе») иркутских руководителей.

Летом 57-го, после принятия постановления о создании СО АН, Лаврентьев с большой группой «заинтересованных людей» осматривал площадку под строительство. В группе был и один из будущих заместителей председателя СО АН, тогда начальник СИБНИА Борис Владимирович Белянин.

Из его воспоминаний:

«Обское водохранилище еще только заполнялось. Михаил Алексеевич, к общему удивлению и ужасу руководителей города и области, скинув шляпу, довольно высоко (и очень ловко) залез на сосну. Сосна эта, помнится, росла в районе Института автоматики или здания райкома партии.
Площадка всем понравилась. Там были небольшие, довольно чахлые участки клевера и других злаков и лес, который в основном сохранился и в отстроенном городке. К сожалению, М.А. Лаврентьеву в голову впился клещ, и его срочно отправили в Москву».

Сохранилась фотография — не клеща, конечно, а Лаврентьева, поднимающегося по стволу сосны.

...Не в одну доморощенную голову приходило сравнение Лаврентьева с Петром Первым — и академик, мол, и герой, и оружейник, и строитель. Но мировому научному сообществу предъявил это сближение французский математик Жан Лэре. В прекрасной статье, посвященной памяти Михаила Алексеевича («Известия Французской академии наук», 1983), Лэре писал:

«Каким же был Михаил Алексеевич Лаврентьев — человек, которому, несмотря на болезненную революцию, две очень жестокие и разрушительные войны, а также другие опасности, удались свершения, которые можно было бы сравнить со свершениями Петра Великого?».

Отдав должное научным результатам Лаврентьева, Лэре с восхищенным удивлением описывает сибирскую эпопею иностранного члена своей, французской, Академии.

Да ведь и в самом деле было чему подивиться. Сама идея интеллектуального преображения каторжной Сибири могла бы остаться в копилке исторических курьезов, вызывающих язвительные насмешки потомков над праздным прожектерством предков. Что потомки, когда и современники не скупились на иронию и скепсис. (Из воспоминаний Михаила Алексеевича: «По возвращении в Москву я зашел к А. Н. Несмеянову и рассказал ему о сибирских планах. Несмеянов: «Никто не поедет». Я назвал четверых, когда назвал пятого, Несмеянов сказал: «Что вы говорите, я считал его умным человеком». Тут уместно заметить: Александр Николаевич Несмеянов — президент Академии наук СССР.)

Бросать столицы, мчаться в края мрачноватой известности, оседать в провинциальных заводях, надсадно озабоченных проблемами быта, — ради чего? Ради пафосных мечтаний о просветлении темной Родины, об открытии «врат учености» на пространствах, хронически испытывающих недостаток людей просвещенных?

Прагматичные коллеги крутили пальцами у висков — бред, неосуществимые фантазии, бес тщеславия попутал.

Осуществилось. Стремительно, празднично, вдохновенно. Блестящая плеяда учителей увлекла за собой в провинцию сотни талантливых учеников. Фундаменты зданий только закладывались, а научные школы и направления уже заявляли о себе перспективными достижениями.

И изумляли аскетичную Сибирь академовцы заботой об уюте.

Уникален «зеленый» пример в сибирской градостроительной практике. Ни одной как будто бы сосны-березы сгоряча не срубили. Стрелам башенных кранов запрещали академики (кажется, личное распоряжение Деда) делать полные повороты, если при этом увечились деревья. Дорожки и аллейки сначала протаптывались (люди выбирали самые удобные маршруты) и только потом посыпались песком и гравием. Некоторые улицы прокладывались в обход зеленых островков, по лесным опушкам. Природу не только оберегали — обогащали и облагораживали. Трудами работников лесоопытной станции прижились в Городке ель и липа, кедр и лиственница, жасмин и сирень, серебристый лох и жимолость. Не знала их прежде околоновосибирская «тайга».

В те же годы города при сибирских месторождениях начинались с палаток и вагончиков, росли хоть быстро, да бестолково, три ведомства — три котельные, пять министерств — пять поселков, семь организаций — семь промбаз. На крупных промышленных стройках меньше всего заботились о среде обитания — забывали про детские сады, школы, кинотеатры, бытовые услуги и прочую социальную инфраструктуру, без которой обречен человек на унылую и тяжелую будничность.

Лаврентьев и в этой сфере оказался созидающим реформатором. Из воспоминаний главного инженера Управления капитального строительства СО АН Анатолия Сергеевича Ладинского: «Выбор приоритетов — трудная задача для любого крупного руководителя. Лаврентьев понимал, что сразу все не построишь, и здесь он проявил редкую для Сибири дальновидность. В годы рождения Академгородка мы, строители, получали от Лаврентьева твердые установки: «Прежде всего — жилье, детсады, школы, больницы, дороги. Без этого людей в новом центре не удержишь».

И сотрудники формирующихся институтов практически не знали убогих сибирских времянок (народ на них отзывался горькой шуткой — нет ничего более постоянного, чем временные трудности). Сразу вселялись в благоустроенные дома с ваннами и горячей водой, чуть позже с электроплитами.

Ближайшая котельная возводилась в пяти километрах от Городка, и эту горячую точку Лаврентьев держал под личным контролем. Даже француз счел необходимым привести показательный для стиля лаврентьевского хозяйствования эпизод, связанный с ней. Из статьи Лэре: «Ревизоры, как говорил Гоголь, а по-нашему финансовые инспекторы, приезжают в пиковую котельную, которая, находясь в стороне от Академгородка, обогревает его, не загрязняя воздух, и обнаруживают, что премии удваивают зарплату рабочих этой котельной. Михаил Алексеевич объясняет: если котельная зимой остановится, город умрет. «Ревизоры» приказывают прекратить вопиющее финансовое нарушение. Они уезжают, премии остаются».

Стремление укоренить в Сибири новоселов диктовало Лаврентьеву заботу о качестве жизни. Промысловики на Севере, приезжая на заработки, мирились с неустроенностью и грязью. Как удержать талантливого ученого, которого готовы перетянуть к себе (или вернуть) столичные институты?

Из воспоминаний Михаила Алексеевича:

«Я всегда считал, что сибиряки заслуживают самых лучших условий работы и отдыха, поэтому как мог поддерживал любые дела, которые поднимали бы общий уровень жизни и настроение людей. В Академгородке в первые же годы, когда еще не все институты имели свои здания, были построены сначала кинотеатр, а затем Дом ученых. Мы не жалели средств на детские учреждения (ФМШ, КЮТ). Помню, как пришлось дважды обращаться к министру культуры, чтобы получить концертный рояль экстра-класса (иначе выдающиеся пианисты отказывались от выступлений в Академгородке). Другой раз Сибирское отделение оплатило специальный рейс, чтобы привезти из Риги картины Николая Рериха. Вроде бы это не касалось науки, но зато все жители Академгородка и Новосибирска смогли свободно увидеть ту самую выставку, на которую москвичи и рижане часами стояли в очереди».

Такая, к примеру, подробность. Новые сибиряки, ленинградцы особенно, хотели квартиры с высокими потолками (кто бывал в питерских коммуналках, знает эти ретро-высоты). А строители Городка бились за снижение потолков — ради того, чтобы за счет этой экономии построить побольше квартир с раздельными комнатами, раздельным санузлом и всеми по тем временам еще не слишком привычными удобствами.

А.С. Ладинский: «…разгорелась острая дискуссия… В ходе дискуссии выяснилось, что у Лаврентьева, в его сторожке, потолок на двадцать сантиметров выше, чем в квартирах, которые мы рекомендуем. Что сделал Лаврентьев? Взял и с помощью строителей опустил потолок своего дома на двадцать сантиметров. Вера Евгеньевна, его жена, говорила: «Так даже теплее».

Ему-то, высоченному (рост под два метра), можно было бы и позволить себе «роскошь» в двадцать лишних сантиметров. Нет же — снизил потолок в избушке и неизмеримо повысил к себе доверие на всем пространстве вокруг заимки.

А когда первым вступил в строй его Институт гидродинамики, он пять шестых нового здания отдал во временное пользование еще бездомным математикам, химикам и др. (Его примеру последовали и геологи, вторыми получившие свое обиталище.)

«И уже через полтора года у нас двенадцать институтов жили на площадке Городка, — говорил мне Анатолий Сергеевич Ладинский. — Это дало нам колоссальное преимущество. Мы могли больше построить школ, детских садов, яслей, квартир. А институты, хоть и в тесноте, уже вовсю работали».

Те самые первые двенадцать институтов, которые Лаврентьев перечислил в стратегическом докладе на общем собрании Академии наук СССР 2 ноября 1957 года. Тогда же решительно и заявил, что эти двенадцать «будут построены в 1958 — 1960 годах».

У каждого института — своя летопись, свои памятные имена и даты, события и сюжеты. Всем есть на что оглянуться — с любовью и ностальгической печалью. Все отдают должное роли Лаврентьева в подборе лидеров, в поддержке направлений. Но более других признательны ему генетики, едва не исчезнувшие с территории вокруг заимки.

История достаточно известная. Но не упомянуть о ней под грифом «Риск» невозможно.

Заявленный в академической Сибириаде Институт цитологии и генетики собирал недобитых отечественных «вейсманистов-морганистов», раскиданных по всей стране. Представители генетических школ, ветераны опальной науки зачислялись на работу в Москве, подбирали выпускников ведущих вузов и, воодушевленные историческим торжеством справедливости, с энтузиазмом отправлялись в вольный сибирский Городок.

Формирующийся коллектив полон интересных планов и радужных надежд. Позади, кажется, все беды и страхи, и кто попытается вернуть разгромное прошлое, тому…

Тому, оказывается, еще флаг в руки. Не откликнулся президиум Сибирского отделения на предложение Лысенко принять от него в дар «уникальных» коров. (Лаврентьев бывал прежде в экспериментальном лысенковском хозяйстве и знал, благодаря чему хороши на погляд тамошние животные: «их кормили отходами шоколадной фабрики». Такой сладкой жизни в Сибири им не обеспечить, да и к науке она отношения не имеет.)

В ответ на своеволие черт знает что возомнивших о себе новосибиряков Москва прислала в Н-ск высокую комиссию с васхниловским академиком во главе. Миссия нешуточная: узнать, что беспривязные сибиряки себе позволяют и показать, кто в доме хозяин.

Весь институт и размещался-то еще в четырех комнатах (бухгалтерия в коридоре, машинистка на лестничной площадке), но и на этих считанных метрах успел уже развести пышноцветную «крамолу». Вердикт комиссии был суров: идеалистически ошибочный подход к исследованиям, институт перепрофилировать или закрыть.

Отбились. (Во время острейшей завершающей дискуссии кто-то позвонил Лаврентьеву по телефону, и он пробасил в трубку: «Да, комиссия сейчас у меня». Подержал паузу, добавил: «Да, мы тоже так считаем, нужно развивать все направления». Кто на самом деле звонил, неизвестно, но присутствующим Лаврентьев дал понять, что ситуация под высочайшим контролем. Повыше высоких комиссий.)

Проверяльщики уехали ни с чем. Но уже через неделю Лаврентьеву сообщили, что Хрущев разгневан и собирается менять руководство Сибирской академии…

—————————————-
* Полностью очерк будет опубликован в журнале «Неизвестная Сибирь».