«…Обстоятельства сформировали меня»

Третье — я гражданин Советского Союза». Каким-то непостижимым и одновременно закономерным образом эти фразы ложатся на судьбу внука…

Презентация сама по себе — акт во многом формальный, но в данном случае с журналистами встретился один из выдающихся учёных-геологов, лауреат Ленинской и Государственной премий РФ, к тому же всего лишь год назад покинувший пост председателя Сибирского отделения и вице-президента РАН, ещё не «остывший» как следует от борьбы на многотрудном организационном поприще, прежде всего — за должное место российской науки в государстве и обществе.


На встречу с журналистами с Николаем Леонтьевичем пришли коллеги — члены его команды и рецензенты нового издания академик РАН Вячеслав Молодин и кандидат геолого-минералогических наук Валерий Ермиков.

И разговор состоялся, как и ожидалось, не только о книге…

Издание, дополненное жизнью

Вячеслав Молодин:
— Династия Келлей-Добрецовых дала отечественной науке и образованию десятки выдающихся ученых: академика, члена-корреспондента, двух ректоров вузов, большое количество профессоров и преподавателей, трёх лауреатов самых престижных премий страны.

Как и у первого издания (оно вышло в свет несколько лет назад), мне представляется, что судьба второго также будет успешна. Прежде всего именно потому, что речь идет не просто о воспоминаниях, а именно о династии, своей историей охватывающей больше века. И вместе с судьбами героев книги, их личностными достижениями и становлением отчетливо переживаются судьба Отечества и становление науки в нашей стране на протяжении такого непростого XX века.


Второе издание содержит много новых документов. Но главное отличие — заключительная часть, связанная с деятельностью Николая Леонтьевича на посту председателя СО РАН и вице-президента РАН.

В конце XX и начале XXI веков работать было непросто. Но Николай Леонтьевич в этом преуспевал, и сохранение науки в то нелегкое время — во многом заслуга Добрецова. (Кстати, то, что президент РАН Юрий Осипов не раз называл Сибирское отделение «жемчужиной в короне Российской академии наук» — думаю, красноречивое признание работы Николая Леонтьевича на этой нелегкой должности.)

Думаю, что книга найдет своего читателя: помимо того, что она написана достаточно популярно, она будет, конечно, небезынтересна и тем, кто изучает историю науки — ведь в ней даны многочисленные материалы из первых рук.


Валерий Ермиков:
— После основателя Академгородка Михаила Лаврентьева это вторая подобная книга — записки председателя Сибирского отделения. На мой взгляд, именно такие материалы — «из первых рук» — читать крайне интересно. Николай Леонтьевич руководил СО РАН 11 лет — из книги наглядно (до мурашек по спине!) видно, какой это колоссальный труд. Вместе с тем воспоминания в книге очень естественные и искренние — дыхание жизни «как оно есть».

Николай Добрецов:
— Можно сказать, что первым этапом была изданная в 2003 году книга воспоминаний нашей студенческой группы «Как молоды мы были». А группа у нас в Ленинградском горном институте им. Г. В. Плеханова была выдающаяся. Так, например, из нее вышли один академик, два члена-корреспондента и даже два профессиональных поэта.

Затем, когда я написал свою часть, заканчивающуюся фактически студенческими годами, мне передали архивы моего деда и отца. Я решил собрать это все вместе, свести воедино в одну работу. В результате появилась новая книга, в которой мною, по большому счету, написана одна треть. Остальное — воспоминания деда, отца, дяди... Одним словом, получился материал, который иллюстрирует историю российской науки конца XIX века, весь XX век и начало нынешнего — больше ста лет истории, написанной живыми свидетелями и активными участниками науки. Что же касается заключительной части — это самоотчет своей деятельности и одновременно попытка анализа: что удалось сделать, а что — нет; о тенденциях развития российской науки.

Микроб любопытства
— Научные династии сейчас — достаточно редкое явление. У вас же, Николай Леонтьевич, из поколения в поколение нить не обрывалась. Как вы полагаете, вы сами пошли в науку, потому что гены такие или обстановка способствовала?

— Про меня, конечно же, можно сказать, что я был обречен пойти в науку. У меня был замечательный дед, оказавший на меня огромное влияние, в том числе и относительно жизненных принципов, а не только в плане увлеченности наукой. Кроме того, мой отец, замечательный ученый, выдающийся физик, очень увлеченный, вскакивал бывало среди ночи и записывал какую-нибудь мысль. И у меня был старший брат, который уже учился на геолога.

К слову, способствовала и обстановка того времени: геологов не хватало, они были очень востребованы и зарабатывали, кстати, очень хорошо.

И я сейчас понимаю молодых, которые предпочитают лишь некоторые специальности. В нашу пору никто даже не думал поступать в вуз, чтобы учиться на экономистов и менеджеров.

Многое изменилось, это факт. Но старший сын у меня и сын старшего брата уже профессиональные ученые и с этой дороги, разумеется, не свернут. И внук, кстати, работает не где-нибудь, а в Якутске — в трудных условиях, куда его отец специально направил, сказав, что здесь, в Академгородке, условия для науки благоприятные, но очень много соблазнов свернуть на другие дорожки.

Я студентам всегда откровенно говорю, что сейчас заниматься чистой наукой (без менеджмента, без каких-то других побочных заработков) невыгодно. Но если тебя в студенческие годы укусил микроб любопытства и стремления к знаниям, то, скорее всего, это тебя уже не отпустит.

— Раньше молодыми учеными двигала романтика, а сейчас каковы тенденции?

— Ну, это надо больше у молодых спрашивать! Они, конечно, стали более прагматичными. Наше поколение было воспитано в более, скажем так, романтических тонах: первый спутник, полет Гагарина в космос, реальные достижения тех же геологов, которые открывали одно за другим крупнейшие месторождения. Поэтому нас переполняли и гордость за страну, и чувство своей необходимости, нужности Родине.

Сегодня ситуация довольно сильно изменилась. Но, я думаю, что в какой-то степени это и хорошо: раньше в науке было немало и случайных людей. А сегодня, если уж пришли, ввязались в это дело, то это искренне увлеченные люди — не секрет ведь, что наука никогда больших материальных благ человеку не давала. Так что теперь, можно сказать, пройдя такой двойной, тройной отбор, в науку идут и в ней остаются самые-самые, по-настоящему увлеченные.

— Кстати, Николай Леонтьевич, по поводу романтики: остались ли сегодня в континентальной Сибири не исследованные геологами места?

— У нас и сегодня огромное поле работы — в Сибири «белых пятен» достаточно. Но особенно актуально освоение ресурсов Северного Ледовитого океана, и прежде всего — шельфа. Более того, академик Алексей Конторович недавно в своем докладе сказал, что основные ресурсы (не только России, а всего человечества) — на Арктическом шельфе, очень трудном и для исследования, и для освоения. И там — сплошные «белые пятна». Но это будущее энергетической обеспеченности.

На северном шельфе масса проблем и задач: есть где приложить себя самым разным специалистам — и геологам, и геофизикам, и геохимикам, и так далее.

Второе большое междисциплинарное направление, где сейчас для геологов тоже активный фронт работы — круг вопросов, связанных с происхождением и эволюцией жизни. В этой области сегодня разворачиваются очень интересные исследования.

Наука, как и материя, в глубину вообще бесконечна и непостижима. Наглядный пример — запуск Большого адронного коллайдера. Ведь основная цель его создания, в котором, кстати, активное участие принимали учёные СО РАН, — «продвинуть» вопрос происхождения и устройства Вселенной. Геологи, скажем так, не совсем на острие этой проблемы, но что-то и мы можем сказать о ранних стадиях эволюции Земли и планет Солнечной системы, внеся тем самым вклад в решение этих вопросов.

Так что загадок сегодня много. Знаете, я люблю такое сравнение: знание подобно шару — чем больше знаем, тем больше соприкосновение с областью неизвестного.

— Много лет мы знаем вас преимущественно как организатора науки. А над какой проблемой вы сейчас работаете как ученый?

— У меня три главных направления работы. Это геодинамика, и в частности на основании своего опыта я совместно с профессиональными специалистами по моделированию пытаюсь строить геодинамические модели. Так, ближайший проект, которым мы будем заниматься, — модели зон субдукции — места, где океаническая кора погружается в мантию (под край континента или под островную дугу), переплавляется и формируется новая континентальная кора. Это один из главных процессов на Земле: вся сейсмичность и основная часть вулканизма — результат этих процессов. Кроме того, основные рудные месторождения возникают именно в таких зонах.

Однако движение плит — лишь одна сторона геодинамического моделирования. Другая же, не менее важная — мантийные струи, которые поднимаются от ядра, модифицируя движение плит. Это два разных, дополняющих друг друга механизма. На самом деле, конечно, у планеты этих путей развития больше, но эти два — главные. У Земли, как и у живых организмов, есть очень большой запас прочности: если один механизм работает плохо, то усиливается, дополняя его, другой. И живые клетки дают нам, геологам, пример необычайной устойчивости именно потому, что у них масса запасных вариантов развития.

По разным причинам я также увлекся проблемой происхождения и эволюции жизни. Сейчас продолжаю в этом направлении активно работать. В частности, период около 750 млн лет тому назад — это один из главных, ключевых рубежей. Именно тогда наступило самое крупное оледенение, когда Земля вся замерзла (даже на экваторе был лед). Нет, не до конца замерзла (были, например, вулканы и другие горячие точки), так что биосфера не погибла. Но она после этого кардинально переродилась. Оказалось, что бактериям, которые до этого преобладали, в новых условиях очень некомфортно. В результате и появилось все многообразие многоклеточных животных, половое размножение и, в конце концов, — мы с нашим сознанием. Так это все — одно из следствий того, самого крупного оледенения.

«Перегнать, не догоняя»
— Николай Леонтьевич, не то в шутку, не то всерьёз вы не раз говорили, что показатель работы учёного — его кандидатство на Нобелевскую премию. Когда в Сибирском отделении появятся лауреаты или претенденты на это звание?

— Я всегда говорил: важно, чтобы были ПОТЕНЦИАЛЬНЫЕ лауреаты. Чтобы по уровню исследований приближались к уровню тех работ, за которые получают эти премии.

В последнее время Нобелевская премия довольно сильно изменилась. Она находится под сильным контролем американцев (хотя официально и вручается в Швеции). Нобелевский комитет и его работа, еще начиная с советских времен, сильно политизированы. И сегодня, на мой взгляд, совершенно не факт, что работа, достойная Нобелевской премии, эту премию получит.

Кроме того, есть ведь области науки, где Нобелевской премии просто нет. Я, например, совершенно спокоен, потому что с геологией тот самый случай, и, следовательно, я ее никогда не получу.

Вопрос ведь не в премии. А в том, чтобы исследования у нас были того уровня, такие работы, за которые в аналогичных случаях присуждают Нобелевскую премию — за это надо бороться.

Надо во всем ставить высокие планки. Сибирское отделение этим всегда отличалось. Еще со времен Лаврентьева, которого интересовала только масштабная работа. У него был на такие научные проблемы нюх, он всегда их находил. Так что учиться у наших основателей есть много чему, в том числе и этому нюху на крупные задачи.

И есть еще такой момент, я люблю это словосочетание — перегнать, не догоняя. Уметь найти что-то сбоку кильватера, то, что еще не привлекло внимание, решить задачу, которую даже никто и не ставил, — вот за счет этого можно обогнать западную науку. Не догоняя. Фланговый прорыв, военное искусство!

Проблема выбора
— Хотелось бы вернуться к книге. Что чувствует человек, перед которым стоит дилемма: оставить на время, в какой-то степени, свои научные изыскания и стать организатором науки? Что вы ощущали тогда, взвалив на себя этот груз?

— Если говорить о самом начале, когда я стал председателем после смерти Валентина Афанасьевича Коптюга, то тогда мною двигало чувство долга. Я просто был обязан как ученик и последователь (с учетом того, что много знал и умел к тому времени) решиться на этот шаг. И я понимал, что потенциально способен с этими трудными обязанностями справиться.

Этому предшествовала совершенно другая история. Я никогда не хотел быть администратором науки. Был вполне нормальным ученым, заведующим лабораторией, и меня довольно долго уговаривал основатель Института геологии и геофизики СО АН СССР Андрей Алексеевич Трофимук с его коллегами, прежде чем я согласился поехать в Улан-Удэ — возглавить там Бурятский геологический институт. Довод, который меня более всего сразил: «У вас много идей. Как завлаб реализуете из них небольшую часть. Как директор можете поставить гораздо больше задач, которые сотрудники всего института, в совокупности с другими институтами, могут реализовать».

Дальше, можно сказать, пошла уже цепочка, которая, в конце концов, привела к тому, что я согласился да и попросту был обязан баллотироваться на пост председателя.

Труднее был момент ухода с поста председателя. Об этом я откровенно в книге написал. Тем не менее я стараюсь конструктивно оказывать помощь новому руководству Сибирского отделения.

— В книге немало говорится о том, как трудно было пробиться в науку, особенно первым поколениям вашей династии. А если сравнить с нынешним временем: какие особенности этого процесса тогда и сейчас сходны и в чем особенности?

— Отвечая, хочу вернуться к тому, как я пришел в науку. Практически все выпускники нашего горного института шли на производство, и я не исключение: был старшим геологом партии, через два года — начальником партии. То есть у меня была вполне успешная карьера, которая могла продолжаться и дальше.

Но в это время создали Сибирское отделение. И мой дед, Келль Николай Георгиевич, сказал: чего ты будешь тут в Питере, где таких, как ты, как сельдей в бочке. Вот езжай в Сибирь, там большой простор, там новые возможности. Попробуй себя там. Вот так меня подтолкнул дед.

Вторым шагом стало то, что, когда я пришел к академику Владимиру Николаевичу Соболеву (который когда-то работал у деда на практике), он, дав мне статью на английском языке о жадеите (минерал зелёного цвета из группы щелочных моноклинных пироксенов. — Прим. ред.), сказал: «А не лучше ли вам заняться проблемой жадеита?» Этим он меня сразил сразу.

До этого, на производстве, все было несколько иначе: я знал, что надо пробурить столько-то скважин, выкопать столько-то канав, открыть такое-то месторождение, а здесь!.. «Решить проблему!» И это сразу меня очаровало. Ведь решать проблему, конечно, всегда интереснее, чем заниматься рутинной работой. В результате моя кандидатская диссертация была попыткой решить эту самую проблему жадеита.

Одним словом, мой путь был неочевидный, и многие из моих коллег прошли совершенно другой. Повторюсь, многие мальчишки хотели тогда пойти в геологи. А вот пойти в науку — это уже сложнее.

И сегодня это непростой путь для очень многих. И раньше, и сейчас получить большие заработки в науке трудно. И не только у нас, за рубежом тоже непросто быть ученым. Зарабатывать в бизнесе в два, три, а то и в десять раз можно больше. И этот выбор бывает нелегок, особенно для молодых и семейных, многие начинают и бросают. А для женщин это вообще проблема: защищают диссертацию, а потом семья не дает возможности реально заниматься наукой. Потому что наукой можно заниматься только одержимо!

То есть это был всегда трудный выбор. Думаю, что в ближайшие пять-десять лет будет еще труднее. Однако, поскольку сегодня весь мир понимает, что даже выход из кризиса — в опоре на науку (в переходе на новые технологии, на новые принципиальные решения), осознает, что без нее не обойтись, может, что-то изменится.

Династия: корни и побеги
— А у вас был «творческий кризис»?

— Конечно, в моральном смысле были периоды угнетенные: и периоды в истории Сибирского отделения, и по личным, семейным причинам. Такое, наверное, у каждого бывает.

А кризиса в смысле идей у меня, пожалуй, никогда не было, их у меня всегда был перебор, они всегда меня обуревали.

Мне вот Валерий Дмитриевич вчера задал вопрос об обнаруженных во льду Байкала кольцах — следах газовых струй: «Почему кольца?» Я ночь не спал (даже написал пару уравнений) и придумал, как мне кажется, решение, отвечающее, почему не сплошная струя, а кольцом она идет.

Так что, если человек увлеченный — мгновенно включается в проблему, и его уже не остановить. Я не знаю, как это объяснить…

Сейчас пока точно можно сказать, что эта увлеченность передалась старшему сыну, сыну старшего брата и моему внуку. Ну, а дальше посмотрим — многие еще «на подходе», кто-то, может, себя проявит. Процесс этот трудно управляемый и трудно прогнозируемый.

Но я уверен, что если этот мой беспокойный характер и аналитические способности как-то передаются, то хотя бы часть нашей большой семьи, благодаря этим качествам, все равно в науку пойдет. Потому что их укусит этот, как я его условно называю, микроб любопытства и познания. Им некуда будет деться — он их будет заставлять снова и снова, поколение за поколением, возвращаться в науку.