Картинки с натуры
 |
Славный продолжатель дела Козлевича осадил антилопоподобное транспортное средство и гостеприимно отпахнул дверцу. Из бочковатого нутра автобуса хлынула музыка. «Маршрутка» приглашала не только эх прокатиться, но и насладиться блатными шансонами. Притиснутый к окошку явно не имеющей судимостей девушкой обличия Зоси Синицкой, сижу, потряхиваясь на асфальтовых ухабах в мечтах о своем миллионе и Рио-де-Жанейро, где свободные люди ходят исключительно в белых штанах, танцуют зажигательные хабанеры и поют знойные серенады. Эти мысли особенно приятны, потому как хрипловатый голос повествует о прямо противоположном... В надрывном свинге «блатного квадрата» то и дело возникают слова «пурга», «тайга», «зона», «вышка», «охрана», «погоня».
Впрочем, за нами никто не гонится. Тут в автобус набилось граждан, облика весьма законопослушного. А тетенька в панаме с внучком в кругленьких очечках, прижавшим к груди футлярчик скрипочки, наверняка если не доцент консерватории, то по крайней мере филармоническая билетерша.
- Молодой человек! - обращается она с искренним страданием в голосе к разухабистому пареньку-кондуктору. - Нельзя ли поубавить громкость? А лучше совсем выключить... - Ведь ребенок... А тут мат на мате...
Действительно. Магнитофон в это самое время исполнял песенку, «проходящуюся» по поводу «лиц» нетрадиционной сексуальной ориентации. Строка «Ходили мы на дело и не раз» была зарифмована со словом, синонимом которому в лагерном сленге служит до боли обидное - «петух». Вот эта поэтическая находка, показавшись непозволительно грубой выходкой, как видно, и «достала» женщину...
-Мамаш, а вы не слушайте! - осклабился стриженый паренек. В общем-то, он тут сидел, как король на именинах. Здесь были отнюдь не холодные мрачные трюмы. Напротив. Пламенный автобусный мотор так жарил, что парнишонке пришлось рассупониться до черной маечки. Мускулистый, украшенный татуировками торс впечатлял. Курсирующий от конечной до конечной автобусишка давал доход, вполне достаточный для того, чтобы можно было, отхлебывая из бутылки темного стекла пивко и взимая свободной рукою мзду за проезд, - наслаждаться любимой музыкой...
- Но репертуарчик у вас явно неподходящий! - затеяла полемику дамочка.
- Что ж вам, «Полонез» Огинского включить? Это пусть вам ваш мальчонка напиликает! - парировал паренек и приложился салазановыми губами к горлышку.
- Да ты хлебни, братан! - отвернулся он от тети к угрюмому мужику, который сидел рядом и не встревал. - Хлебни! У меня тут их целый ящик! Ты на какой зоне срок мотал? Где-то я тебя видел... Давай знакомиться. Меня Степаном зовут. Да чо ты такой набыченный-то? Бизнес у нас с Витьком пошел! Частный автобус... Он рулит - я деньги собираю. На выпивку хватает... Да и на телок... Хлебни! Хошь я с тебя и денег за проезд не возьму... Ты ж, поди, безработный - откуда у тебя лишние деньги?
Мужик угрюмо молчал. Ладони-клешни покачивались на коленях. Зато женщину в панаме как будто шмель Римского-Корсакова укусил.
- Как вы смеете иронизировать над ребенком? У него близорукость минус семь, а он днями ноты читает...
- Ха! Тоже мне - Бетховен!
- Ах, хам! Какой хам! Вот так вот про ребенка! Да будет вам известно: Стасик занял второе место на конкурсе. Его по телевизору показывали... Он Вивальди играет...
«А ты, подельничек, прости, не держи, дружище, зла!» - как раз вклинился антививальдиевский голос шансонье. И вслед за тем с неумолимой неотвратимостью следовала рифма «козла». Да, баллада повествовала о том, как коварный подельник сдал дружка «органам». За что и удостоился парнокопытно-рогатого титула. И вот тут, как видно, проняло уже Степу.
- Во-во, слышь, братан! - как бы подавал он устную апелляцию тому же мужику. - Вот это... Прям про меня... Меня тоже подельник сдал... А ведь мы же «бомбанули» того, у кого и без того бабок немеряно. Да и что он, праведными трудами свои миллионы заработал! И потом я - почти все детскому дому пожертвовал...
Глаза тезки буйноголового Стеньки увлажнились. Щека дернулась. Набежавшая волна чувств, словно чудодейственное импортное моющее средство, вспенясь, сменила направленность разговора...
-Да ты не расстраивайся, сынок! - потеплела вдруг «мамаша». - У меня тоже отца-пианиста в тридцать седьмом упекли... Все колымские лагеря прошел... А ты же совсем молодой... И потом - ты за справедливость боролся. И с деньгами поступил по совести, отдав их обделенным...
- Ну а что ж вы тогда, мамаша, возмущаетесь! Вы б у параши посидели - не кипятились бы из-за этих песен! Они ведь жизненные...
- Слишком жизненные! А искусство должно учить прекрасному!- говорил мой папочка...
- Ну а что может быть прекраснее того, чтобы назвать козла козлом! - блеснул влажным глазом обиженный законом паренек. - А?
- Ну, ладно! Дай, что ли, глотнуть, братан! - подал голос клешнерукий мужик.
Одним движением кадыка осушив бутылку, он, изловчившись, швырнул ее в открытое окошко, как княжну за борт. «Эх, свобода, тля, моя ты недолгая!» - рвал голосовые связки шансонье.
И только мальчонка, отрешенно поблескивая очками-велосипедами, прижимал к груди скрипку с замершей в ней музыкой Вивальди...
