Ностальгические прогулки с Герой-саксофонистом

На бойком месте

В поисках грустного бэби

 Этим сентябрьским предвечерьем хотелось ходить и ходить по центру города, кружить объездными улочками в темпе старой заезженной пластинки на 33 оборота, бродить по скверам, околдованным листопадом. Заглядывать в лицо скульптурного Глинки возле консерватории. Задирать голову, изучая закомары нового здания на углу, где Вокзальная магистраль, как мультяшное ружье, приспособленное стрелять из-за угла, «переламывается» в главную улицу.

Город, кажется, прощался с летом. Кафушки если и выставляли на день «зонтики», то не в таких больших количествах - и эта вторая волна коммерческих «опят», проросшая из грибницы чьих-то немереных капиталов, уже отступала под натиском ночного холода, ползущих вверх по проспекту туманов, поднимающихся от Оби. За аккуратными «сотами» этажей гостиницы «Сибирь» - совпало - двигались навстречу друг другу две электрички. Вот так вот и мы с Герой, как две вечерних электрички... Сошлись окна в окна на тротуарчике у «кобры», под уже засветившейся неоном вывеской «Вавилона». При Гере был замысловатый футляр, внутри которого прятался всегда напоминающий мне согнутую в колене женскую ногу саксофон... Минутами десятью позже мы уже сидели под «зонтиком» у «ALLЕGRO FOOD» на Вокзальной магистрали и неспешно разговаривали.

Много чего с тех пор, как мы виделись последний раз с Герой, произошло на белом свете. Главное - сбылась его голубая мечта юности - и он побывал на родине Армстронга, Паркера и Элингтона по прозвищу «Дюк»... Старому дюковцу-«гусю», новосибирскому «бродовцу» удалось побродить по настоящему Бродвею и даже поиграть на саксе в ночном клубе.

- Да. Был... И на Манхэттене, - завел Гера разговор весьма актуальный. Он тут же выложил общеизвестные факты о том, что в рухнувшем небоскребе ВТЦ некоторые этажи выглядели целыми улицами, с пальмами и бассейнами. Посокрушавшись на тот счет, что все это обвалилось, превратилось в клубы цемента, пепла и едкого дыма, Гера перешел на местный колорит.

 - А ты знаешь, я когда прохожу мимо бывшего «Дома книги», я всегда вспоминаю одно и то же. Настолько явственно вижу себя, взобравшимся на крышу бревенчатого дома, на этом месте... Помнишь, стоял тут... Я после того, как в «штатах» побывал, все это как-то по-иному воспринимать стал.

Его кофе совсем остыл. На кончике сигареты образовался длинный, готовый надломиться столбик пепла.

- Ты знаешь, - «фильтровал» он «дым отечества», не обращая внимания на то, что сигарета догорела уже чуть ли не до самого фильтра. - Мы - сибиряки - то же, что американцы-техасцы... Я об этом думал... У меня дед хранил котомку, с которой прадед пришел переселенцем в Усть-Таркский район. Потом я жалел, что он ее в музей сдал - эту реликвию... Отец поднимал целину... Первопроходцы...

Он говорил, а тем временем отворялись двери здания бывшего «Гражданпроекта» - этого аквариума из стекла и бетона, где теперь задвинутые по углам кульманы потеснены бесчисленными фирмами и фирмочками. Совершалось нечто вроде живородящего чуда. Человеческие «мальки», этот клубящийся планктон, всасываемый зевом улицы, - порциями выдавливался из чрева железобетонно-стеклянной махины... Эх! Не тот пошел клерк! Это вам не ушибленный «кратким курсом», начитавшийся братьев Стругацких, немного евтухнутый очкарик-интеллигент. Молодые с отрешенными взглядами хакеров. Бледные юноши со взором горящим, в молчании проведшие весь день за дисплеямм компьютеров. Агрессивноватые девушки, которых вы никогда бы не уговорили работать ткачихами в Иванове - городе невест, а тем более на колхозной ферме. Атласные куклы прогресса... Она лучше полы вот в этом офисе будет мыть в надежде, что босс заметит и, завалив косметикой, усадит в приемной за компьютер. Она предпочтет перебиваться с хлеба на воду, снимая дорогущую квартиру, но чтобы к маме в деревню... Нет уж!

По ту сторону леденящих витрин

 Иду мимо квадратного «кубика» бывшего «Дома книги». Тут реликтом, приросшим к скальному базальту ракушечником, напоминающим о накатах волн люда «самой читающей в мире страны», высиживают старушки с книжками под пленкой от дождичка. Этакими перезревшими парниковыми огурцами глядят сквозь мутноватую целлофанину Римма Казакова и руководство по домашним заготовкам. Гостеприимно приглашающий отпах дверей бывшего «Дома книги» манит никелем душевых брызгалок из Германии, унитазов и раковин из Италии. Помнится - вот на этом месте, где теперь торгуют обоями, стоял прилавок, с которого я «ухватил» Коран... А вот здесь купил Верлена. Но - всякому овощу - свое время. Наверное, все-таки атаковать зубами, бодать бингоподобным носом пиццу в шикарном заведении за стенкой нынче найдется куда больше охотников, чем упихивать в себя Эрнеста Хемингуэя. Катастрофически непокупаемый «Хэм» пылился на полках до последнего...

Центральная часть города, 50-е годы

 Пройдусь выше по проспекту. В ту сторону, где рябит в глазах от новых вывесок. Куплю по цене двух хотдогов книжку продвинутого в мусульманстве, принявшего веру Аллаха философа из французов - Рене Генона. Сяду в сквере, разделяющем бешеный поток машин напротив вывески «Алмазы Якутии», подобываю с книжных страниц бриллиантов мудрости, граненных интеллектом мыслителя, прославившегося в качестве одного из крупнейших теологов ХХ века. «Традиция может кому-то показаться совпадающей по своему содержанию с понятием цивилизации...» Поразмышляю-ка над тем, что такое «традиция» и «цивилизация», обстреливаемый насмешливыми взглядами дефилирующих мимо хорошеньких мединститутовок. Может быть - традиция - вот этот похожий на дервиша бомж, что спешит подобрать бутылку из-под пива. А цивилизация - «небоскреб» «Дома быта» - за спиною. По крайней мере надпись «Казино Империалъ», с традиционным «Ъ» на конце - это цивилизация. Ломясь, цивилизация спешит, торопится, напихивая в витрины товары и крикливо наряженных манекенов, не сообразуясь с тем, что традиция не поспевает за ней со своим тощим кошельком. Да и когда коренной сибиряк мыслил категориями шика и переизбытка? Если еще два поколения назад он плодился в омываемой метелями избушке-скорлупке с высунутым на свет божий дыхальцем печурки, с зыбкой подвешенной под матицей иконой в «красном углу»... Теперь вот - как «уколотые»: мани, мани, мани! Не слишком ли скор разбег? Не слишком ли велика плата за такой скоростной скачок, если из-за напрягов вокруг лезущей в глаза надоедливой «наружки», барахольных разборок «по деньгам» одни - учиняют «оппоненту» садистски-жестокую «проучку» неподалеку от шикарного особняка, другие - кажут и кажут все это по «ящику», чтоб поамериканистей смотрелось, наводя объектив на лужу крови, вытекшей из пробитой контрольным выстрелом забубенной головушки...

Как хорошо быть летающей рыбой!

 Бродившему по Бродвею Гере довелось познакомиться с тамошним поэтом, торгующим жареной рыбой. Гера перевел его стихи.

Как хорошо быть
летающей рыбой,
Как хорошо, распластав
плавники,
Всей чешуей ощущать
это небо,
Словно касание женской руки.

 Далее по сюжету жареная рыба превращается в «Боинг», внутри которого сидит «лирический герой» и глядит на мир из глаза, как из иллюминатора. Ну если даже рыба - не самолет, а просто рыба, то разве плохо хрустеть этаким обжаренным кусочком на зубках вот у этой красотки? -вопрошается в стишке... Это искристо-ироничное стихотворение сегодня прочитывается совсем по-другому... «Зажарившиеся», растерзанные, испарившиеся в момент взрыва в захваченном террористами «Боинге» и в небоскребе, куда он врезался, люди... Это навязчивое видение не дает покоя Гере... Что это - месть за блага цивилизации?

Выросшему в знаменитом «стоквартирнике» Гере, облазившему все его балконы и чердаки, известно было, что за всей этой лепниной, удостоенной Гран-при в Париже, - непрочные деревянные стропила, голубиный помет. Может быть, тогда начал его, в сущности элитарного ребенка, грызть червячок «антисоветчинки», когда с высоты по-мавзолейному помпезных балконов он спускался в «нахаловки» Каменки, где закипали нешуточные драчки. Когда кожей ощутил блуждающий по кухням «стоквартирки» шелестящий ропот о том, как одного забрали, потом - другой исчез... «Пойми, он давил все яркое! Уничтожал», - ясно, о ком говорит Гера. Неизгладимым остался в памяти Геры и приезд в Новосибирск Шарля де Голля. Тогда спешно принялись сносить каменские домишки, подступившие к самому проспекту в двух шагах от спроектированного Крячковым дома.

Порыв к свободе - от всех этих гулаговских «традиций». К цививилизации. В прокуренный уют кафе. В этом - весь Гера... Ну какие сейчас проблемы - слетать в Америку? Никаких! По всему проспекту - чуть ли не на каждом шагу - турфирмы. Были бы деньги... Впрочем, вывески турфирм облетают так же быстро, как и осенние листы. За обладание денежными потоками идет нешуточная борьба. Где теперь турфирма «Валикор»? Осталась лишь фотографиями в подшивках газет: лобовое стекло, изрешеченное автоматной очередью киллера...

Колыбельная

 Рассекая встречный поток спешащих, мы с Герой спускаемся в переход подземки. Так Орфей спускался в ад, чтобы вывести на свет тень Эвридики...

Привычным жестом Гера «рассупонивает» застежки футляра и извлекает сильно потускневший саксофон. Вот он «охомутал» себя петелькой поддерживающего инструмент на весу шнурка. Взял в рот трость - и выстонал первый такт. Это была «Колыбельная Клары» Гершвина. Завораживающий, обволакивающий звук, «отзеркалясь» от мраморных стен, завибрировал, зажаловался надтреснутым тембром баритон-саксофона... Первая монета упала в футляр. Следом за ней - еще и еще. Кто-то кинул похожую на осенний листок «бумажку». А Гера все выстанывал умопомрачительный шаффл. Стайка пареньков, перед этим тусовавшаяся на ступеньках возле гитариста-бренчалы, застыла, оцепенев... Остановился, задумавшись, седенький дед с тростью... Гера их не видел, как и «денюжек», падающих в футляр. В этот момент полного экстаза он, прикрыв глаза, воображал себя мальчишкой, дерущимся на закаменских улочках, сорванцом, лазающим по чердакам и крышам, пареньком, впервые поцеловавшим девчушку в промяуканном котами подъезде... Поскрипывало кольцо в матице. Что-то первобытное напевал без слов женский голос. «Агукал» Геркин дед в колыбельке...