|
| Виталий Гоннов. Фото Бориса БАРЫШНИКОВА |
Мы знакомы с Виталием Гонновым довольно давно. Еще раньше я знал фильмы заслуженного деятеля исскуств России кинорежиссера Гоннова, известного не только в Новосибирске человека. Его работы были широко популярны с конца шестидесятых годов, начиная со знаменитой экранизации оперы «Алкина песня», и более поздние его фильмы в области документального кино многократно демонстрировались Центральным еще тогда телевидением на всю страну.
А тут просто случай свел нас в оперном театре на Рождественском фестивале в декабре: шла «Богема» Пуччини. Я спросил его:
- Как вам, Виталий Васильевич, спектакль?
- Я вообще люблю «Богему», - имея в виду конкретную оперу, ответил он.
Позже мы встретились в Доме актера. Свободные от репетиций артисты щелкали биллиардными шарами. Сейчас здесь никогда не бывает пусто.
И, как бы продолжая прерванный разговор, я спросил его:
- Виталий Васильевич, а что такое вообще богема?
- С французского - цыганщина, не имеющая никакого отношения к самим цыганам. Среда обитания преимущественно молодой творческой интеллигенции. Это нечто радостное, когда у тебя все впереди и ты полон надежд. Богема стариков - печальное зрелище. Да и вообще богема - это явление, исключительно касающееся именно художественной интеллигенции: артистов, скульпторов, писателей, поэтов и так далее. Богема в России тоже была и есть. Она просто не такая, как во Франции.
Если это научная молодежь или еще какая-нибудь, как сейчас говорят, тусовка, это уже не богема. Это нечто другое.
Я с детства люблю эту оперу Пуччини. Со школы усиленно изучал классическую музыку, оперную, в частности, ходил в театр постоянно. У нас был такой строгий и хороший преподаватель черчения - Резинкин. Часами приходилось корпеть над чертежами. И параллельно я слушал музыку. Берешь задание - ага, это на одну оперу, а вот это на две потянет.
В детстве я думал, что богема - это нечто божественное. И герои-то оперы были для меня, тянущегося к искусству подростка, необычными людьми: мансарда, Монпарнас, Рождество - все это необычайно впечатляло. И, наверное, послужило одной из причин моего профессионального выбора.
Но тогда я еще не думал об этом. Позже понял, что богема - это и полуголодное существование. Поэт сытым быть не может. Если он работает над соцзаказом, это уже не богема. Прикормленный властью художник - нечто иное. Богема - это что-то нестабильное, кочевое. При советской власти у нас вообще ведь не было такого понятия - буржуазное явление, да и только. Не так все просто.
- И где же вы учились?
- После неудачной попытки получить театральное образование закончил университет во Фрунзе, преподавал в сельской школе физику и математику. Но судьбу не переиграешь. В конечном счете поступил во ВГИК. Предполагалось, что буду режиссером игрового кино. И учителя-то у нас были великий Григорий Чухрай, прекраснейший актер Владимир Белокуров, который в свое время сыграл Чкалова.
Вот тогда-то я окунулся в эту среду творческой молодежи. Жили на стипендию в 26-30 рублей и говорили только об искусстве. Это было настоящее студенческое братство. Еще и на вино умудрялись деньги находить. Но всякий знал, что без ужина не останется, друзья покормят, посылочку кто-нибудь из дома получит.
- Что было вашей первой работой в кино?
- Игровая двадцатиминутная лента по рассказу Роберта Шекли «Лавка миров». И надо сказать, что сейчас этот фильм обошелся бы в несколько сотен тысяч рублей. А нам, студентам ВГИКа, государство ведь давало деньги на курсовые работы. Была возможность планомерно наращивать профессионализм.
По сюжету в том первом кино мне нужна была иномарка. Я с трудом раздобыл ее на два часа. Это было нечто!
Потом на джипе группа артистов в военной форме США вдруг оказалась вблизи секретного какого-то объекта. Их сразу арестовали, была даже маленькая паника среди наших военных. Но потом отпустили, конечно.
- А что было вашей дипломной работой?
- А тут вышло очень удачно. Я получил предложение, от которого просто не смог отказаться. В Новосибирске по повести Анатолия Иванова в ТЮЗе с громадным успехом шли «Алкины песни». Георгий Иванов, тоже наш земляк, написал по ней оперу. Успех был колоссальный. Постановку осуществил Эмиль Евгеньевич Пасынков, при котором оперный театр расцвел в те годы.
Руководитель «Новосибирсктелефильма» Аркадий Зельманов решил экранизировать именно оперу. Стали искать подходящего режиссера. Наверное, кто-то подсказал, что я что-то смыслю в музыке. Приехал познакомиться да так с тех пор и остался в Новосибирске.
Приехал зимой, вещички в гостиницу - и на площадь. Много был наслышан о новосибирском театре. Меня манил его образ. И я был покорен увиденным.
Приступили к работе. Драматические актеры по сценарию должны были играть роли в кино, а оперные - озвучивать партии. Было трудно и непривычно и актерам, и мне. Работа по техническим причинам растягивалась по времени, и в промежутках я выпустил свой первый документальный фильм «Песня» - о народном творчестве.
- А как вы потом стали кинодокументалистом? Или по принципу - все равно не Тарковский?
- Не было этого. Мы тогда вообще не задумывались над такими понятиями. И сил было достаточно, и время не то. Каждый хотел работать, и много. А «Новосибирсктелефильм» не приспособлен для игрового кино. У него был всегда четкий план, который надо выполнять.
- Но вы могли продолжать снимать фильмы о людях искусства. У вас появились значительные работы о Лидии Мясниковой, Аскольде Мурове и другие ленты, связанные с художественным творчеством.
- Тут все просто и прозаично. В планах студии всегда была четкая градация: допустим, на четыре фильма о заводах и колхозах можно было снять один фильм для души о творческой интеллигенции.
- Позже у вас стали появляться фильмы не только о людях Новосибирской области. Хотя многие помнят ваши фильмы и об ученых: академиках Трофимуке, Соболеве. Вы снимали Лаврентьева, Аганбегяна, других известных ученых. А вот шахтерский пласт у вас как-то особняком стоит.
- И тут все просто. Мы много лет, еще со вгиковских времен, знакомы с Юрием Мирошниченко. Он сам работал в шахтерской газете, знает Кузбасс как свои пять пальцев. И мы сделали вместе с ним несколько фильмов по шахтерской проблематике.
Первый наш совместный фильм был о замечательном человеке директоре шахты Шандулиди.
Но потом мы уже совместно пришли как-то на ощупь к выводу, что снимать только комплиментарное кино мало. А все шахтерское начальство, да и не только оно, привыкло именно к этому. И так второй наш герой был Михаил Иванович Найдов в фильме «Шипы и розы директора Найдова».
Это редкостный руководитель. У него на одной из шахт Междуреченска были и громкая слава передового коллектива, и розы на клумбах, и великолепный соцкультбыт. Но нам хотелось, чтобы зритель задумался: а какой ценой все это достается?
Мы взяли за основу один частный конфликт директора с подчиненным. И он стал стержнем фильма. Все остальное - фон. Нам удалось снять сцену в кабинете директора, когда он протягивает руку одному из своих подчиненных для примирения. А тот не может простить ему нанесенных обид и не отвечает рукопожатием.
Фильм посмотрел весь Кузбасс, вся страна. Найдов с нами полгода после этого не разговаривал. Но времена на дворе уже были перестроечные. Общество требовало обновления.
Потом был фильм «Возвращение к себе» о бригадире шахтеров Баженове. О нем говорили товарищи, что на поверхности он человек как человек, но под землей становится зверем. И награды, и деньги, которые получали шахтеры в его бригаде через унижение человеческого достоинства, вряд ли оправдывают его методы руководства. Баженов погиб под землей по собственной халатности. Судьба его трагична. Как и многое во всем нашем обществе прошлых лет. Надеюсь, что те фильмы заставляли думать.
Потом был фильм о забастовке шахтеров в 89-м году. И в центре стоял образ широко известного тогда Тенгиза Авалиани. Это незаурядный человек, он выступал против сложившейся экономической системы, был избран на последний съезд партии на альтернативной основе и даже баллотировался на пост Генерального секретаря ЦК КПСС.
Мне везло на товарищей: много лет мы вместе работали с оператором Леонидом Казавчинским, Сергеем Чавчавадзе, Петром Сидневым, с известными журналистами и писателями.
И всегда стремились, чтобы в центре темы был живой человек с его, как правило, непростой судьбой.
Еще знаменитый кинорежиссер Чухрай говорил: будет человек, будет фильм. Иного, как говорится, не бывает. Вот есть у тебя эпизод в фильме какой-то, и ты чувствуешь недоработку. Не надейся, что зритель этого не заметит. Он это заметит и почувствует, так же как и ты.
- Где-то в середине 80-х в Новосибирске состоялся объединенный пленум творческих союзов. Мне вы всегда представлялись человеком не только интеллигентным, но и мягким. Но вдруг я слышу в вашем докладе очень жесткую критику в адрес властей и наших тогдашних порядков. Чем это было вызвано?
- В первую очередь желанием что-то изменить в нашей общей судьбе, всего нашего общества. Может быть, и покаяться. Надоело жить в этой тине. Ведь фильм грузина Тенгиза Абуладзе «Покаяние» был именно об этом. Тенгиз не только осуждал сталинизм, он и сам в чем-то каялся и искал дорогу, ведущую к храму, а значит - к истине.
Впоследствии меня избрали председателем совета творческих союзов, которым я и остаюсь до сих пор. Но доклад писался не одним только мной. Все творческие союзы представили свои разделы, и я не волен был их на свой лад перекраивать. Потому и получилось жестко.
- Закончим на профессиональной теме. Вам часто приходилось считаться с мнением цензуры? Оказывалось ли на вас давление со стороны партийных и советских органов?
- Оно было заложено в самой системе власти. В формах руководства и контроля. Но скажу честно: выбор всегда был. И если тебя просили сделать фильм о том или ином, мало кто отказывался. Дали тему - полюби ее. Это твоя профессия, и долг профессионала велит тебе работать, а не пенять на обстоятельства. Думаю, вы вспомните и сами массу примеров, когда художник вынужден был считаться с обстановкой. Но профессионализм включает в себя и это - умение настроиться на работу, которая тебе предложена.
