|
| Автопортрет в круге на заштрихованном фоне, подгрудный (чернила, 1817-1818?) |
Давно известно, и вряд ли кто станет с этим спорить, что Пушкин - это наше все. Пушкина читают, хотя, к сожалению, меньше, чем о нем пишут. Пушкина изучают. Справляют всевозможные юбилеи, имеющие к нему хоть какое-то отношение. И при всем при том, если оставить официоз за скобками, в Пушкине до сих пор открывают что-то новое, неизвестное. Новосибирский писатель и ученый Олег Постнов удивил читающую Россию - он выпустил неожиданную для всех книгу под названием «Пушкин и смерть». Постнов - выпускник гумфака Новосибирского университета, работает старшим научным сотрудником в Институте филологии СО РАН, в том самом секторе литературоведения, который когда-то создавал его отец. Кандидатскую Олег Постнов защитил по теме «Эстетика Гончарова», а вот темой докторской станет отношение к смерти в России. В литературном, разумеется, аспекте. Тема, прямо скажем, специфическая, и потому приходится прорабатывать массу материала - исторического, этнографического, археологического... А за центр событий Олегу Постнову пришлось взять Пушкина, хотя он первоначально об этом и не догадывался. Вопрос: почему так?
- Дело в том, что отношение Пушкина к смерти было не таким, как у всех. Как всегда, он сильно был оригинален.
Я вышел на эту тему, когда в 90-е годы у нас издали книгу Филиппа Ариеса «Человек перед лицом смерти». Он как раз ссылался на русских авторов: Солженицына, Бабеля, Толстого. И, ссылаясь на них, он, как мне казалось, говорил неверные вещи. Я просмотрел русских авторов и обнаружил некоторые закономерности, в которые Пушкин, однако, никак не попадал. Так и пришлось разделить материал на две темы - Пушкин и все остальное.
«Все остальное» отвечает неким правилам - на протяжении XVIII-XX веков мы можем проследить закономерности развития взглядов на смерть. Большинство авторов в этот процесс вписываются. А, например, Гоголь еще и сам повлиял на становление нового восприятия смерти. Пушкина же позиция совершенно особая. В какой-то мере он обобщил то, что было до него. А то, что он выдал, совсем не походило ни на что бывшее прежде, и у него не оказалось наследников...
- С чего же все началось?
- А с самого начала - с Лицея, с первых же строк. Слава Богу, стихотворения Пушкина размещены сегодня хронологически после изучения его почерка (Пушкин тогда не ставил дат на своих произведениях). Поэтому мы можем проследить все в развитии. Именно в лицейском творчестве мы видим почти все вариации его отношения к смерти. Кстати, аналогов у других авторов пушкинского периода мне найти не удалось. Как, впрочем, и у более поздних авторов.
- Говоря о лицейском периоде, обычно поминают эротику.
- В том-то все и дело, что Пушкин начинает сопрягать несколько тем с темой смерти совершенно четко, причем таким образом, как в принципе в истории культуры делалось, но не в русской литературе и поэзии. Например, он сопрягает тему смерти с темой любви, причем любви эротической. А в 14-летнем возрасте он пишет 15-летнему Горчакову стихотворное послание, в котором желает тому умереть на женской груди. Эпикурейскую смерть мы потом часто встречаем у Пушкина - например, в «Египетских ночах».
- Эротикой, очевидно, тема не исчерпывается.
- Совершенно верно. Другая очень важная для Пушкина тема - это смерть и слава. Слава, как и любовь, у него торжествует над смертью. В эротическом варианте любовь побеждает прежде всего страх смерти. А позднее возникает двойственный мотив: хорошо было бы умирать от любви, но от любви не умирают... Так возникает модель «Египетских ночей»: «Скажите: кто меж вами купит/Ценою жизни ночь мою?» Но есть и возможность воскрешать любовью - например, в «Сказке о мертвой царевне и о семи богатырях». Тема славы очень значима. Уже на выходе из Лицея Пушкин пишет знаменитые строки: «Ах! Ведает мой добрый гений,/Что предпочел бы я скорей/бессмертию души моей/бессмертие моих творений». В литературных кругах того времени была принята игра в литературную смерть. Когда говорили, что какой-то литератор почил, то имелось в виду, что он не умер, а перестал быть писателем. Сам Пушкин в одном из писем, намекая, что Жуковский ничего нового давно не создает, пишет: «Славный был покойник, дай бог ему царство небесное!» Такого рода высказывания очень характерны для пушкинского окружения, но лишь на уровне игры. Никто не привнес это в сюжеты, в литературу, как это сделал Пушкин.
- А элегии Пушкина?
- В южной ссылке как раз и возникает третья тема - элегическая, в которой смерть описывается как явление неизбежное и печальное. Тогда же впервые появляется тема: а что будет за гробом? Пушкин очень скоро приходит к мысли о том, что смерть абсолютно непонятна, но длится это недолго. Вскоре он переходит к такому варианту: почему бы не верить в предания старины, согласно которым душа после смерти уходит в лучшие миры? Как для поэта для Пушкина это все очень серьезно, и не случайно на этом он строит потом целый ряд произведений. Но как для человека принятие мифа в качестве реальности сомнительно. Важнейший показатель того, что Пушкин не принимал этот миф для себя лично, является то, что он избегал темы воскресших мертвецов, которую задал своими балладами Жуковский. В принципе, Пушкин ее обыгрывал. Вспомним хотя бы утопленника и гробовщика. Однако в одном случае речь идет о сне, а в другом - о простонародной истории. Когда возникает тема воскресшего мертвеца, возникает и тема простонародия. Именно так ее маркирует Пушкин.
- То есть никакого воскрешения?
- Есть еще одна тема - о возможности воскрешения покойника без всяких чудес. И эта тема - самозванца:
«Тень Грозного меня усыновила, Димитрием из гроба нарекла».
Гришка Отрепьев - это реальный живой человек. Но для Бориса Годунова он - воскресший покойник. Та же самая игра повторяется скрытно - видимо, по цензурным соображениям, - в «Капитанской дочке», где воскрешается Петр III в лице Пугачева. «А в бане, слышно, показывал царские свои знаки на грудях: на одной двуглавый орел, величиною с пятак, а на другой персона его». Интересно, что опять же речь идет о простонародии. То, что Пушкин именно так решил проблему воскресших мертвецов Жуковского, мне кажется важнейшим показателем того, что он не принимал этой мифологии как некой возможной реальности.
|
| Повешенный над огнем (чернила, ноябрь 1823) |
- Сам Пушкин сказал, что это первая им оплаканная смерть. Он написал тогда, что «Баратынский болен с огорчения. Меня не так-то легко с ног свалить». Именно после смерти Дельвига в творчестве Пушкина возникает тема противостояния смерти. Он все время повторяет, что смерть не сможет с ним справиться, не сможет сломить его как человека. И если бы Пушкин закончил «Египетские ночи» или прозаический отрывок «Гости съезжались на дачу», он бы как раз показал нам человека-героя, который сам себя за любовь обрек на смерть. Он, может быть, и умрет, но ни в коем случае не будет сломлен.
Есть воспоминание Тургенева, который читал продолжение «Египетских ночей», ныне, к сожалению, утраченное. Помните, было три жребия. Первый - Флавий («воин смелый»). Тургенев (в пересказе его знакомых) рассказывал, что у Пушкина Флавий являлся к Клеопатре, затем заворачивался в плащ, ложился в углу и говорил: «Не требую награды!» Он спал до утра и отправлялся на казнь. То есть он показывал, что презирает смерть. И дело вовсе не в Клеопатре... Второй - Критон, «рожденный в рощах Эпикура». Этот философ получает то, чего хотел, и спокойно умирает. А третий - безвестный юноша. Клеопатра не хочет его убивать, но он сам идет на смерть, говоря, что лучше у него в жизни ничего уже не будет.
- В книге вы пишете о том, что Пушкин умирал так, как его литературные герои - в высшей степени достойно.
- Я очень внимательно проследил все записи о поведении Пушкина на смертном одре. Общеизвестно, что поэт испытывал страшные боли после ранения на дуэли. Но он повторял, что «Смешно же, чтоб этот вздор меня пересилил... не хочу...». Даль держал его за руку и уговаривал стонать, а не терпеть. Но Пушкин не желал поддаваться боли. В момент, когда боль сделалась совершенно нестерпимой, он даже хотел покончить с собой, но не поддаться, не быть побежденным. Эта позиция борьбы со смертью больше не повторится ни у кого.
Жуковский описал смерть Пушкина. Он был возле умершего поэта, несколько часов смотрел ему в лицо. Жуковскому казалось, что он видит в лице покойного некий потусторонний мир, куда Пушкин ушел.
Кстати, Жуковский был как бы литературным душеприказчиком Пушкина, занимался разбором его наследия. Он первым прочитал множество вещей, которые до того не были изданы, - например, «Медный всадник», «Памятник». Он, по всей видимости, осознал позицию Пушкина в отношении смерти. Понял, что тот не признавал концепции канонического потустороннего бытия. Жуковский писал множество вещей в стол - сейчас в Томске начинают печатать его полное собрание сочинений, и специалисты говорят, что Жуковский, считавшийся чуть ли не ортодоксально верующим, на самом деле был невероятно свободомыслящим человеком. Особенно после смерти Пушкина.
- Так что же все-таки думал Пушкин о смерти?
- Я считаю, что он отказался от возможности какого-либо познания того, что будет за смертным порогом. Он, конечно, не был атеистом - он был агностиком, считал, что что-то, видимо, есть, но ни говорить, ни писать об этом невозможно.
Интересно, что Пушкин в этом смысле был неприемлем ни до 17-го года, ни после. Его выбор оказался неподходящим для нового режима, так же, кстати, как и тема эротики. Но в отношении эротики хотя бы был небольшой период в 20-е годы, когда об этом можно было писать.
- А как, кстати, издавали Пушкина?
- Пушкина всегда издавали с пропусками и всевозможными купюрами. В 20-30-е годы полностью без купюр издали его эпистолярное наследие. А с художественными произведениями поступили весьма любопытно: оставляли непристойные части эпиграмм, убирая фамилии тех, к кому эти произведения относились. Позже стали поступать ровно наоборот.
Сегодня осуществляется академическое издание его собрания сочинений. Вышел первый том, но снова с купюрами.
- То есть самый полный Пушкин все еще не издан?
- К сожалению, это так. Есть знаменитая история, которую рассказывают в «Пушкинском доме». Одна исследовательница в 1937 году нашла целую пачку неизвестных стихотворений Пушкина. Она оставила их на своем рабочем столе, но на другой день была арестована. Бумаги отправили в архив... Эта женщина осталась жива, но когда вернулась, так и не смогла их найти. Так что известно, что есть неизвестный Пушкин, но найти его не могут.
Мы уже говорили о продолжении «Египетских ночей». Пытались придумать свои варианты Брюсов и, кажется, Бальмонт. Но то, о чем говорит Тургенев, более всего соответствует пушкинскому духу.
- Не так давно издали «Тайные записки Пушкина». Вокруг этого разгорелось столько споров!
- Проблем много. Как, например, атрибутировать «Тень Баркова»? Многие считают, что автор произведения - Пушкин, но я с этим не согласен.
Есть еще одна удивительная тема - речь идет о записках пушкинских расшифровок, сделанных спиритами. На спиритическом сеансе были получены расшифровки десятой главы «Евгения Онегина». Когда смотришь на эти тексты - просто мороз по коже пробегает. Я, например, просто не знаю, кто кроме Пушкина мог еще так написать. Это поразительно, невероятно на него похоже. Об этом говорил Натан Яковлевич Эйдельман в своих лекциях, прочитанных им в 70-е годы в нашем Доме ученых. Благодаря знакомству нашей семьи с выдающимся ученым мне удалось прочитать эти тексты. Это действительно вроде бы Пушкин...
- А «Лука Мудищев» - это тоже Пушкин?
- Идут споры. Известно, что самый ранний список «Луки...» датируется 1840 годом. Но, на мой взгляд, следует учесть целый ряд обстоятельств. Почему, например, о Луке говорится «вор, шпик и выжига»? Этот набор качеств совершенно четко ассоциируется с фигурой Фаддея Булгарина, и мы можем понять эту строку, если вспомним, как к Булгарину относится Пушкин. Он называл его вором в частной переписке и в эпиграммах, которые не публиковались добрые полста лет после его смерти. Выжига - совершенно ясно, что это ассоциация с романом Булгарина «Иван Выжигин». И понятно, почему «шпик» - если вспомнить эпиграмму Пушкина со словами «Видок Фиглярин»: Видок - глава французской тайной полиции, действительно шпик.
В общем, на мой взгляд, Луку Мудищева написал Пушкин. И есть причина, почему об этом произведении узнали только в 1840 году. Я думаю, что в центре этой истории оказался брат Пушкина Лёв - именно так называл его поэт. Этот человек отличался совершенно невероятной памятью. Он помнил всего Пушкина наизусть - и печатного и непечатного. Сегодня многие произведения поэта мы знаем в том виде, в каком их продиктовал Лев Пушкин. Сам он писать не умел - это общепризнанно. Когда Лев Пушкин умер, Вяземский сказал, что вместе с ним умер и огромный архив Пушкина. И я считаю, что «Луку...» мы знаем с того времени, как его решился предать гласности Лев Пушкин.
- То есть белых пятен хватает?
- Безусловно. И новое собрание сочинений этой проблемы не решит. Я, честно говоря, больше надеюсь на электронное собрание. Дело в том, что нам, чтобы понять Пушкина, нужно воспринять как бы все срезы воспроизведений его творчества - от прижизненных до современных. Многие вещи видимы только через эти срезы.
Еще один вопрос: как именно печатать Пушкина? Сохранять ли, скажем, его орфографию? Известно, что Александр Сергеевич не переносил «бедных» рифм. Он считал, что рифма должна быть полной. Но полная рифма остается в некоторых случаях только тогда, когда остается старая орфография. Если, к примеру, поменять «ея» на «ее» - рифма пропадает.
Думаю, что электронное издание Пушкина могло бы объединить все. Мы смогли бы читать и рукописи, и все последующие собрания сочинений. Очень часто мы имеем рукописи с сокращениями. Конечно, они расшифрованы блестящими специалистами, но «а вдруг ошиблись»? Известны стихотворения Пушкина, представляющие собой набор букв. Их как печатать? Наконец, Пушкин издавал стихотворения, искажая их первоначальный смысл по цензурным соображениям. Какой вариант считать правильным?
Я считаю, что печатать надо все. Тогда каждый сможет выбирать в «электронном Пушкине», что читать: рукописи, книги XIX века, сегодняшние издания либо комментарии. С появлением электронного собрания Пушкина мы сможем получить более полное представление о его произведениях, равно как и о том, что мы знаем о человеке, трудам которого смерть не грозит.
