Нейрохирург Марина Вологодская
придерживается теории стаканов. Граненых
|
| Марина Вологодская: «Если хотите, даже азарт появляется - помочь больному победить смерть». Фото Сергея ПЕРМИНА |
...Девочка в лагерных бараках в Сусумане на Колыме звонко выводила: «Ой, тети, тети, тети, что вы сделали со мной! Отдали в школу на ученье, Боже мой! Теперь я мальчик развитой. Но мне учиться не хотелось... Теперь я мальчик разбитной!» В школе, куда из лагеря водили за пять километров (одновременно с зэками - тех на работу), она очень любила, встав со всеми детьми за партами, петь по утрам Гимн Советского Союза, ей нравились слова, торжественность. А дети говорили: «Ну что ты, Маринка, так орешь?»
Та девчушка - теперь Марина Евгеньевна Вологодская - уже четверть века заведует крупнейшим за Уралом отделением нейротравмы - в 34-й больнице в Ленинском районе, до сих пор оперирующий хирург. В модном в нынешние времена конкурсе «Женщина года» побеждала в номинации «Преодоление». Муж Валентин Максимович - психиатр, сын Максим - терапевт.
- Как вы, Марина Евгеньевна, ощущали себя и положение семьи тогда?
- Честно сказать, я не чувствовала беды. Мой отец был коренной москвич. Мне едва год исполнился в тридцать восьмом, когда его арестовали - за шпионаж, а деда и дядю - брата отца - расстреляли... Но когда я начала что-то осознавать, рядом были мама, сестра, бабушка. Потом война, мама много работала. Ни на минуту не допускала мысли, что отца нет в живых. Мне уже десять исполнилось, когда она как-то посадила нас с сестрой напротив и говорит: «У нас нашелся папа, очень далеко, я обязательно к нему поеду. Но вы должны остаться в Москве, вам надо учиться, у вас должна быть другая - своя судьба». Я как закричала: «Поеду с тобой, хочу жить с папой, я его люблю!». А сама отца ни разу не видела... Долго добирались до Сусумана, но добрались. В лагерном бараке - их всего-то было два, но длиннющие - нам отделили место. Там я и песни пела, для меня совсем новые. Выучила на пароходе «Феликс Дзержинский», плыли на нем от Владивостока до Колымы. Мне все казалось тогда интересным. Родители были рядом. И они очень любили друг друга. Перед глазами стоит одна и та же сцена. И в закутке нашем в бараке, и потом. Мама готовит нам ужин, папа тут же, то погладит ее по плечу, то в глаза заглянет. А она ему: «Женька, ну что ты тут вертишься, мешаешь мне». Позже, уже взрослой, я осознала - они не могли жить друг без друга. Как мама выдержала десять лет... Я не понимаю, как вообще можно жить, если в семье ссоры, скандалы...
- Тогда вы были ребенком, а теперь что думаете о своем детстве?
- Нам не дано выбирать время, в котором суждено жить. Поблагодарим судьбу или случай, что мы были избраны... Нет во мне ни злости, ни ненависти. И не могло быть на фоне той взаимной любви, что царила в нашей семье. Конечно, я многого не понимала, да и не принято было поминать те времена. Отец пробыл в лагерях и на поселении восемнадцать лет. В Москву нас не пускали, осели в Новосибирске, здесь я и училась. Сейчас все чаще думаю о прошлом. Как угодно можно расценивать, но детство мое было счастливым. Я даже как бы протянула оттуда нить. Помню, в Москве у нас напольные часы с боем. Я всю жизнь мечтала такие приобрести. И теперь они у нас есть. Была старинная аптечка - резьба по дереву, такой замечательный резной ящичек. Тоже нашла, купила. Та жизнь очень многому научила. Девочкой все электроплитки ремонтировала. Могу и шить, и подстричь... На даче деревянное кружево своими руками вырезала - крыльцо украсила, наличники. Двадцать лет назад купили «Москвич», оказалось, муж дальтоник, так я машину вожу до сих пор. На земле люблю работать. Видимо, характер такой, генетически выпало...
- Вот об этом подробнее. Там, в лагерях, многие россияне погибли. Говорят, что прервалась нить преемственности, задавило Россию «красное колесо»...
- Нет, нас не задавишь. Многое мне пришлось в силу профессии повидать, не говоря уж о лагерях... Не буду о высоком распространяться. Обыденный факт. Больше двадцати лет назад пришла в 34-ю. Мне говорили: «Ты что, больница скорой помощи, туда всю пьянь везут, ты там озвереешь»... Ну и что? Да, приходишь в приемный покой, пьяный на полу. Его на кушетку, он снова валится на пол. Мат-перемат стоит. Присяду я к нему, наклонюсь, говорю: «Открой глазки, посмотри на доктора и перебирайся на кушетку. Мне тебя осмотреть надо - не валяться же с тобой на полу». Раз скажешь, два, вижу - трезвеет. Потом идешь по отделению, а он тебе с улыбкой и уважением: «Здравствуйте, доктор». Я придерживаюсь теории стаканов, граненых. Слышали о такой? Всем Бог дал одни и те же грани. И какой гранью ты повернешься к человеку, он той же постарается повернуться, чтобы не опозориться перед тобой. Я в этом убедилась тысячу раз. Мне папа всегда говорил: «Ты присмотрись, что можно сделать, чтобы и своего не потерять, и чужого не набраться».
- Марина Евгеньевна, врачом вы стали, как сами говорите, по генетическому коду. А почему нейротравматология?
- Случайно. Работала в клинике Мешалкина гистологом, поддежуривала на «скорой». Там познакомилась с нейрохирургами. Всю жизнь работаю в мужских коллективах. Сначала в областной больнице. А с 34-й сроднилась, все здесь близкое, свое. Может, и это генетически, ведь двоюродный дед был профессором, создавал кафедру военно-полевой хирургии, крупный специалист по лечению раненых еще на опыте Первой мировой войны. Родной дед, расстрелянный в 1938 году, был врачом-гомеопатом. Нам удалось в последние годы получить в архиве копии некоторых документов из его дела - сын ездил в Москву, привез. У нас восемнадцать страниц протоколов его допроса. Обещали даже сообщить, где был расстрелян, и может - место захоронения. Но вернемся к нейрохирургии. Когда специализировалась, один из старейших русских нейрохирургов Исак Савельевич Бабчин говорил: «Пиши все, на что больной жалуется, в одну колонку, результаты осмотра - в другую, рядом. Потом соединишь...»
- Уж больно ваша врачебная специальность тяжелая. Большое отделение. Изменилась ли нейротравма в последние годы, учитывая море разливанное спиртного?
- Да, травматизм растет - бытовой. Примерно треть, действительно, в алкогольном состоянии. Одиннадцать лет назад в год поступало больных с ушибами головного мозга чуть более двухсот. В прошлом шестьсот. Топорами теперь бьются реже, отошли топоры, больше ногами. Чаще стали падать с высоты, наркоманы, например. Самые тяжкие травмы - в автодорожных происшествиях. Когда меня спрашивают, как живете, отвечаю: как в России. Но мы неплохо оснащены. Ночью и днем можем сделать обследование кровоизлияния на компьютерном томографе. Есть магниторезонансный томограф - все видит. На доплеровском сонографе делаем ультразвуковое исследование всех сосудов мозга и шеи. Да и переносной рентген далеко не в каждой больнице имеется.
- И все бесплатно?
- У нас в отделении платных услуг нет. И бомжей без полисов лечим. Имеются наборы медикаментов для экстренных больных. В этом мэрия нам не отказывает, и главный врач заботится. Сейчас делаем хороший ремонт.
- И все же чисто психологически - с вашими пациентами трудно? Я проходила по коридору, видела, что за контингент в палатах.
- Надо любить людей, уж извините за банальность. Кто-то должен их любить. Давно как-то коллега-женщина сказала: «Не люблю я детей пунктировать, мне их так жалко». Процедура, правда, болезненная, мучительная для ребенка. «Ну, давайте, - говорю, - я сделаю». - «А вам их не жалко?» - «Жалко. Но если вы отказались, кто-то же должен, ведь надо лечить»... Вы, наверное, слышали, был в России доктор Гааз, врач при тюрьме, так он своих подопечных несколько километров по этапу сопровождал, в темноте, в слякоти - вдруг кому-то помощь понадобится. У нас таких Гаазов в больнице и вообще в медицине тоже много. Не верьте, если говорят обратное... Если хотите, даже азарт появляется - помочь больному победить смерть. Повторяешь про себя - хоть бы выжил, хоть бы выжил... Заходишь утром в реанимацию, видишь, что у больного глазки уже не блестят. Ах, думаю, злодейка, ты уже ночью здесь побывала, близко была. Надо все сделать, чтобы победить, обмануть тебя... Я обожаю разговорить больного, выслушать все. Пусть три четверти нашего с ним общения он говорит, знаю - все сам расскажет. Люблю диагностировать. Оперирую, в прошлом году удалила три сложных абсцесса головного мозга, люди все выжили.
- Вы опытнейший доктор, хирург, но и женщина. А ведь постоянно жить с такими нагрузками, в таком напряжении очень тяжело. Вопрос чисто российский: как расслабляетесь, чем снимаете стрессы?
- По-разному. Музыкой, я меломанка. Обожаю, когда домой прихожу, а муж уже Шопена включил. И Баха люблю, и саксофон... Да что перечислять... Летом дача. А зимой могу два выходных подряд не отрываться от Марининой - очень отвлекает. Вы знаете, люблю читать мелодрамы, чтобы с хорошим концом.
- Вы раньше мне говорили про гитару...
- На гитаре играть меня научил на Колыме уголовный зэк Саша-грузин. Очень люблю. Но сейчас позволяю себе редко - жалко пальцы. Они мой профессиональный инструмент... Пасьянсы обожаю - это наше фамильное.
- Еще вопрос, может быть, не совсем деликатный. Я знаю, ваш муж вас невероятно любит... Вам повезло или здесь тоже «генетика» вмешалась?
- Страсть, любовь, взаимопонимание, поддержка, дружба - все было, как и должно быть. Как у моих родителей, в нашей семье. Нет ничего дороже любви... Мы дополняем друг друга с Валентином Максимовичем. Он терпелив, чего мне не всегда хватает. А он всю жизнь удивляется, сколько я разной работы успеваю переделать. Повезло или «генетика» - есть и все...
