Безнадзорность - штрихи к явлению
 |
...В дежурной части Заельцовского райотдела среди обычного многоголосого шума - говора посетителей, трезвона телефонов, громких объяснений, хлопанья дверей - среди всего того, что неизбежно в таком месте, инспектор по делам несовершеннолетних капитан Маргарита Иванова слушала подростка. Она потом не единожды говорила с ним. Но в тот первый раз, кроме тяжкого смысла случившегося в памяти отпечаталось, наверное, надолго: мальчишка, держа ладони перед грудью, меленько перебирал пальцами... Будто что-то крошечное ощупывал или бумажки рвал на кусочки. Не переставая, не замечая.
Потом, уже дома у Гены (назовем его так), она увидела в шкафу фигурки из «киндер-сюрпризов» - целая полка. Телевизора в семье не водилось, читать Гена не умел. Угловатые, примитивные фигурки, похоже, стали единственным сюрпризом, забавой его странной жизни. Наверное, психолог нашел бы связь. Лихорадочные неостановимые движения пальцев, как любовное перебирание фигурок, слабо пахнущих шоколадом, - неосознанное стремление отгородиться от того ужаса, что пришлось ему пережить. Он сбивчиво рассказывал инспектору, как «ткнул ножиком батю». «Да ты не бойся, пацан, тебе ничего не будет», - не раз успокоительно встревал в разговор дежурный сотрудник. Гене исполнилось четырнадцать как раз в девять дней со дня смерти родителя.
Маргарита Александровна Иванова восемь лет на этой службе, которая способна вытянуть из человека все нервы и лишить даже минимального уважения к гомо сапиенс - столько приходится увидеть скотства, мерзостей, потери разума... Но на мой вопрос, не тяжко ли, может, уж хватит чужую грязь разгребать, ответила спокойно, что уходить не собирается. И снова о Гене: «Мальчишка довольно крупный, голова большая. У него отставание в интеллектуальном развитии, но он обучаем. Сейчас и не таких учат. Им просто никто никогда не занимался. Инвалидность мать на него оформила и обо всем забыла, о школе родители и не помышляли. Невозможно совмещать пьянство и воспитание ребенка. Она с ним и в поликлинике ни разу не была. Говорила мне, что если Гена и болел, то сам выздоравливал. Рос как трава, дичок. Играл с младшими ребятами. Собирал эти киндер-сюрпризы. Я даже сомневаюсь, что ему родные покупали, наверное, у детей выменивал. Все мне рассказал, ничего не скрыл, как это случилось, только повторял: «Я просто всех спас».
Как ни кощунственно осознавать, но, пожалуй, нельзя не согласиться со словами мальчишки. Семья К., улучшая постепенно свои жилищные условия, из коммуналки через однокомнатную хрущевку осела в двухкомнатной квартире на улице Кузьмы Минина, в так называемом «Тихом поселке». Свое название он оправдывает разве только тем, что часть здешнего народонаселения кто шумно, а по большей части тихо, спивается, наркоманит, забывая про детей и себя. Квартиру родители Гены быстро превратили в свинарник, в приют для алкашей. Банальная и страшная в своей банальности история. Пьянки, драки, избиения. Однажды папаня бросился на соседа с топором. Вызвали милицию. Батю забрали, через четыре часа выпустили. У соседей отпала охота куда-либо жаловаться. Так и жили...
В воскресенье, 17 февраля, с утра выпивали дома, потом завалились к соседям этажом ниже. Гена тоже там тихонько сидел, спать захотел, пошел домой. Колотился в дверь, оказалось, папашка ушел раньше, заснул. Все-таки доколотился. Отец дверь открыл, стал курево искать, злой, пьянющий. Не нашел, начал у сына требовать, кричал, матерился, дрался. Гена взял кухонный нож и несколько раз ударил отца в живот. Все было кончено. Мальчишка даже начал кровь с пола вытирать. Мамаша узнала о кончине супружника, еще не протрезвев. И через день еще ведро стояло с кровавой водой, когда инспектор появилась в квартире. А мать и соседка были в изрядном подпитии. Какой «разговор» получился, лучше не рассказывать. Мамаша, захлебываясь слезами и соплями, лепетала: «Я все поняла, я всех прогоню, брошу пить».
Сейчас в доме появилась замечательная девушка - дочь. «Тирана нет, теперь я буду с ними жить.» Оказалось, девочка с малолетства жила у бабушки в селе, возвращаться не хотела, боялась. Закончила училище, стала поваром, сейчас ей в городе помогли найти работу. «Удивительно, как от таких родителей такая приятная девушка выросла, - говорит Маргарита. - Прямо-таки деревенская красавица, открытая, добрая. Брата очень жалеет, и мать».
История всколыхнула в районе всех ответственных товарищей из сфер образования, здравоохранения, соцзащиты, милиции. На комиссии по делам несовершеннолетних искали виновного. В ближайшей школе о семейке и заброшенном мальчишке никто не знал. По квартирам для выявления школьников теперь не ходят, первоклассников вычисляют по поликлиническим карточкам. А Гену маманя в поликлинике не лечила. Выпал ребенок из поля зрения. И возник... с ножиком. Сейчас им занялись, проверят здоровье, наверное, и учить начнут. Да и разве в наказании виноватого суть? Увы, не один такой Гена...
Как-то так получается, что, имея федеральный Закон о профилактике преступлений среди несовершеннолетних, где расписаны досконально функции многих и многих отделов, управлений, подразделений, комиссий и комитетов, приходится ждать, чтобы ребенок, подросток совершил нечто. Тогда его заметят. Надо, чтобы мать зимой оставила на остановке семилетнюю дочку с двухмесячным сыном и исчезла, тогда встанет вопрос о лишении родительских прав. И разве это выход? Дети-то все равно ждут маму, бегают к ней. А она...
«...Ну, лишишь ты меня родительских прав, - кричала Маргарите Ивановой одна такая многодетная. - Ну, и что?! Я себе еще нарожаю!» Сейчас эта пятидесятилетняя грязная, совершенно опустившаяся баба где-то обитается в полубомжовом своем «бытии». Лопатой череп ей собутыльники раскроили, но вылечили врачи, на ноги поставили. Снова пить можно. Старший сын в «зоне», младший - в следственном изоляторе. Сестренка их двенадцатилетняя, Шурой ее назовем, недавно искала капитана Иванову. Нашла, рассказала о себе и в конце порадовала: «Я решила, школу закончу, поучусь еще и стану инспектором по делам несовершеннолетних». Девочка в свои годы прошла то, о чем приличные родители детям даже читать не разрешают и отсылают от телевизоров.
Трое их у мамашки было. Старший по своей дорожке пошел, изредка появлялся. А Шура с Димой попросту голодали, если бабушка пенсию не приносила. Ее надолго не хватало. Дима воровал, девчонка попрошайничала. Уже и клей нюхать научилась. Потом восьми-девятилетней ее стали видеть в киосках у южных гостей-торгашей. Те подкармливали, не за просто так. Из подвалов и чердаков инспектор ее вытаскивала. Мать суд освободил от детей. Но Дима пошел по стопам старшего, хлебнул вольной жизни. А Шура третий год в интернате. Мать о ней не вспоминает, ни разу и попытки не сделала навестить. Учится девочка хорошо и смеет надеяться на будущее. Они встретились с Маргаритой Александровной, как родные. И одна спасенная судьба - уже награда, своя, личная...
А их, бездомных, при том, что родичи пьянствуют и гуляют в государственных квартирах, доставшихся даром, становится все больше. Дети рождения новейших времен - 1988, 1989, 1990 годов. Приходится констатировать: их сломанные судьбы в фундаменте российских перемен. Переполнены детские дома, открываются приюты и не пустуют. Провозгласили борьбу с детской безнадзорностью. А между тем подростковая преступность, снижаясь в абсолютных цифрах, становится все ожесточеннее, криминал на счету юных - все более тяжкий. Об этом подробнее в другой раз. А сейчас еще одна история, еще штрих к портрету российского явления по имени безнадзорность.
Трехкомнатное жилище с тесными комнатками все в том же «Тихом поселке». Обитатели: мать с тремя детьми - брат тринадцати и сестра одиннадцати лет, их родитель умер от туберкулеза. Трехлетний пацанчик - от другого папы, что срок отбывает. У матери сожитель семнадцати годков, условно судимый. Тут же и тетя со своим хахалем, уже «зону» прошедшим. Все взрослые - любители погулять. Мать подторговывала спиртом, но строгий участковый этот «промысел» пресек. И вообще держит семейку на особом контроле, может заявиться в любое время дня и ночи. Но он же не охранник там.
Детям в квартире места нет. На ночевки отправляются к своим бабушкам, те живут неподалеку. Там и подкармливаются. Старший мальчик на индивидуальном обучении. А сестра учится нормально, школа ее интересует, пока. Позволительно спросить, эти дети растут в семье? Можно ли их отнести к безнадзорным? Входят ли они в учеты, звучащие в последнее время, - два миллиона, полтора миллиона? Мать-кукушка и бедлам вместо домашнего очага - это семья? Почему вместо детей в их комнатах, на их, официально говоря, жилплощади проживают и веселятся какие-то дяди и тети? Имеют ли они на это право? Если нет, то почему бы их оттуда не переместить, да так, чтобы они сами оплачивали свое пристанище?
Не поверите, но с сентября в квартире отключено электричество за неуплату. Газ горит, а больше странному «семейству» не надо, воду вскипятить можно. Пить и развлекаться в темноте даже удобнее. Так кто должен проверить, на законных ли основаниях обосновался этот табор? Прописаны ли, то есть зарегистрированы ли эти граждане по данному месту жительства? Есть ли у детей возможность делать уроки? Какие санитарно-бытовые условия? Вопросы ко всем упомянутым выше отделам, комиссиям, комитетам, школе и медикам. Пока же инспектора по делам несовершеннолетних в силу только своих возможностей изъяли старшего мальчика из «социально опасных условий». По их мнению, подросток созрел для преступления, хотя бы потому, что голод мог толкнуть на воровство. Ребенка поместили в приют, на время, чтобы дать матери возможность опомниться. По сути это ограничение в родительских правах. Подействует ли?
Что-то безвозвратно потеряно в прежней системе работы с проблемными семьями и заброшенными детьми. Восстановим ли?
