Новосибирский ученый Олег ПОСТНОВ о том,
как это происходило в течение девяти веков
Книга новосибирского филолога, а теперь еще и известного писателя Олега Постнова «Пушкин и смерть» вызвала большой резонанс. Рассказывая об этой работе, Олег Постнов сообщил тогда, что уже почти готова новая книга. И вот вышла в свет «Смерть в России: X-XX века. Историко-этнографические и социокультурные аспекты». О чем же говорится в исследовании, над которым автор работал более десяти лет? Сегодня Олег Постнов - вновь гость «Вечернего Новосибирска».
Из начала времен
|
| Древний языческий могильник |
- Я поставил перед собой задачу - показать динамику развития отношения к смерти в России на протяжении многих столетий. Если на эту тему и писали, то только о некоторых деталях. Да и сама тема была у нас довольно закрытой. На Западе существуют две разные традиции: одна рассматривает тему в историко-демографическом аспекте, а другая - в кругу проблем танатологии, которая больше связана с медициной, чем с ментальной историей. Но обе традиции сходятся в одном: отношение к смерти у людей меняется, иногда очень быстро, а восстанавливать его через века удаётся с большим трудом. Ведь совершенно ясно, что нельзя просто взять и перенести современные представления на предшествующую эпоху.
- Но ведь, чтобы прийти к определенным выводам, нужно перелопатить гору материалов.
- Пришлось окунуться в археологию. Но, честно говоря, шел-то я в обратную сторону: не из глубины веков в современность, а наоборот - взяв за отправную точку XIX век, двигался назад. И чем дальше погружался в прошлое, тем труднее приходилось.
Интересная деталь: смерть вызывает двойственную реакцию и у людей, и у целых обществ. С одной стороны, обряды все время меняются, но, с другой, есть некоторые константы, которые переходят из эпохи в эпоху. Например, существуют элементы ритуала, которые зародились во времена Киевской Руси, но живы и по сей день. Причем подлинный смысл их может быть совершенно забыт современными их исполнителями. Я спрашивал жителей глухих сибирских деревень об этих обрядах, и они отвечали: так у нас принято, а почему - не знаем... И чтобы отыскать первоначальный смысл такого ритуала, приходится уходить в глубь истории. Начал я с Евразии позднего каменного века.
- То есть пришлось делать реконструкцию?
- Да. Правда, я старался реконструировать лишь основные идеологические пласты. Возьмем, например, такое явление, как пассивное почитание курганов. Эта традиция прошла через всю историю России, через века. Но отношение к курганам в разные века было разным. Если в языческие времена существовала определенная символика в поклонении курганам, то в дальнейшем смысл ее постепенно утрачивался, и курган в конце концов превратился в современную могильную насыпь...
Вообще я в первую очередь рассматривал эпохи, когда происходили серьезные переломы в отношении к смерти. Первое важное явление, о котором в книге рассказывается довольно обстоятельно, - эволюция обряда трупосожжения. В древние времена основным видом похорон на Руси было кремирование. Естественно, что с Крещением Руси этот обычай постепенно ушел в низовую культуру и, что самое удивительное, продолжает сохраняться даже в наши дни. Например, в деревнях русского Севера до сих пор исполняются обряды, связанные с трупосожжением, хотя реального трупосожжения при этом уже не происходит. Это, например, так называемое согревание покойников - оно описано в российской этнографии.
Изменилось и трупоположение. Тело стали погребать не в камерах, врытых в землю, а класть «на горизонте». То есть курган потихоньку погружается назад в землю и в результате превращается в могилу. В связи с этим сразу же перестраивается система отношений к погребению и символика используемых предметов. Развивается новая идеология, связанная с христианскими мифами, но вместе с тем переплетенная и с отечественными языческими. Эти обряды были призваны, в частности, сохранить память о том, кто именно и где похоронен.
- То есть на могилах в те времена ничего не писали?
- Устойчивая традиция делать надписи на камнях появилась позже - в XIV- XVI веках. Камни на могилах ставили и раньше, но прежде это не было повсеместным явлением. А к концу XIV в. мы уже можем говорить о типологии намогильных надписей. Вначале были очень краткие надписи: «Лета такого-то преставился раб божий такой-то»... Интересно, что на женских могилах писали: жена такого-то. Это была самая первая и самая устойчивая форма надписей. Но отношение к могилам было совершенно иное, чем сегодня. Так, намогильные плиты делали из песчаника, и время их существования было от силы десять - пятнадцать лет. То есть период активного почитания был очень кратким. И если курганы почитались столетиями, то здесь срок можно определить лет в десять. После этого плиты либо разрушались, либо их использовали как строительный материал - кстати, именно поэтому мы о них и знаем. Это означает, что культурная и культовая подоплека захоронений была совершенно не такой, как сейчас.
Век семнадцатый
|
| Похоронная процессия в России (из книги А. Олеария «Путешествие в Московию», 1656 г.). |
- Очень сильным было влияние Запада. Но шло оно опосредованно - через Польшу, а затем Украину. В семнадцатом веке происходят интересные события: начали перестраивать церкви и вскрывать старые захоронения. Если мощи оказывались нетленными - значит, они принадлежат святому... Становление культа нетленных мощей относится еще к Киевской Руси - и это, безусловно, уникальное явление, которого в христианском мире больше нигде нет. На Западе, наоборот, если находили неистлевшее тело, то считали, что это есть Божье указание на некий грех человека, поэтому земля и не принимает его останков. У Оригена разработано учение о Logos Spermaticos - как бы неких монадах, которые мы бы сегодня назвали ячейками памяти высшего существа. Эти ячейки сохраняют информацию о теле человека. И когда произойдет воскрешение к Страшному Суду, тела будут воссозданы в соответствии с этой информацией. Тот, кто будет спасен, - получит нетленное тело. Так это виделось западным отцам Церкви. А на Востоке, как я уже сказал, думали иначе.
У нас все началось в Киеве, а затем было подхвачено в Чернигове и Пскове. Новая традиция противостояла и западной, и языческой: было принято считать, что праведники уже получили новые тела - в виде нетленных мощей.
Как-то в Киево-Печерской лавре, в Дальних пещерах, служитель спросил меня, когда я изучал устройство подземной церкви, не боюсь ли я. Я ответил: чего бояться, ведь здесь святые... Тогда он рассказал такую историю: мол, не боится тот, кто знает. А вот один человек как-то задержался - двери уже заперли, и тут, по его словам, угоднички из колод повставали и говорят: пойдем с нами всенощную служить. Он чуть не помер от страха. Но отслужил всенощную и потом в монахи постригся... Так вот, эта история очень характерна, она часто встречается в разных преданиях.
- Вы упомянули о подземных церквях...
- Меня интересовала проблема: может ли икона служить гробовой доской? Оказалось, что да. Колода закрывалась иконой, которая представляла святого, покоящегося здесь. Очень похоже на саркофаг. И недаром Павел Флоренский говорил, что икона делается именно по типу саркофага - слоями, состоящими из того же грунта и тех же красок! Но слово саркофаг здесь, в общем-то, не вполне подходит, потому что означает оно «пожиратель плоти», а под икону клались только нетленные мощи.
|
| Славянский мавзолей |
А что касается России XVII века, то в ней появляются, скажем так, первые мавзолеи. Мавзолей, который всем известен, как раз был построен по образцу церквей того времени, в которых хранились найденные нетленные мощи. В середине такой церкви воздвигался помост, на него ставилась рака, то есть подобие гроба, иногда отделанная золотом или серебром. Рака не обязательно была открытой - могла быть полностью закрытой, могла быть прикрыта иконой, а иногда икона ставилась рядом. Вот он, принцип - нетленный святой, к которому идут на поклонение люди. Церквей таких было много, потому что обнаружилось много нетленных мощей. Еще один важный момент - на раках стали делать подробные надписи, которые были прообразами намогильных надписей XVIII-XIX веков. Там помещались выдержки из священных книг, рассказы о святом.
Век восемнадцатый и дальше
При Петре I намогильные надписи превращаются в послужные списки. Здесь уже указываются не духовные подвиги человека, а его регалии. Интересно, что скрупулезно высчитывалось, сколько времени человек занимал определенную должность или пост.
Впервые мы можем говорить и о влиянии поэзии: появляются огромные надписи в стихах - целые поэмы. Кстати, такого рода некрополь был в Холмогорах, и именно он, очевидно, послужил первым «учебником стихотворства» Михаилу Васильевичу Ломоносову. Там было более десятка поэм размером иногда до четырехсот строк, имевших, скажем так, деловой тон, но написанных грамотным силлабическим стихом. Ломоносов позже и сам написал несколько эпитафий, используя, однако, изобретенную им силлаботонику.
В общем, при Петре I произошел переход к светской тематике в надписях, но довольно долго две традиции между собой сплетались. Так, в «Евгении Онегине» есть фраза о дядюшке Онегина - том самом, который «самых честных правил». Там говорится: «...Дай Бог душе его спасенье,/ А косточкам его покой/ В могиле, мать-земле сырой». Тут точно воспроизводится мировоззренческая формула: душа - на небесах, возможно, в раю, а косточки - под камнем. Именно эта система представлений существовала вплоть до революции.
- Надписи в дальнейшем как-то менялись?
- Произошли довольно важные изменения. Стала сильно влиять светская поэзия, и появилось огромное количество стихотворных эпитафий. Иногда довольно безграмотных, иногда заимствованных у известных писателей: на старинных кладбищах можно обнаружить «пушкинский» период, «лермонтовский» период и т. п. - обычно с запозданием лет на 10-15. А вот в конце XIX века вновь появляются изречения из Священного Писания. То есть традиция как бы пошла по кругу. Что же до западного влияния, то оно тоже сказывалось: с XVIII до конца XIX - начала XX века получает большое распространение надгробная скульптура. Делается она по западному типу, но скульптурное изображение стараются совместить с изображением креста. Очень популярным был образ плачущего ангела, который склонялся не на урну с именем, а именно к кресту.
Золотой век: думай о смерти
- Русская литература, конечно, тоже не обошла тему, о которой мы с вами говорим.
- Девятнадцатый век - Золотой век русской литературы. В России появляются писатели мирового уровня, которые рассматривают множество волнующих человека проблем и смотрят на них по-новому. Я пришел к теме исследования после того, как понял, что некоторые места в известных произведениях русской классики XIX века невозможно объяснить, исходя из традиционного, т.е. «сегодняшнего» взгляда на смерть.
К примеру, «Мертвые души»: уже в них заметно переосмысление древней традиции. Традиция нетленных мощей трансформируется в представление о мертвых душах. Раньше было так: если тело нетленно - значит, и душа спасена. Здесь же появляется идея мертвой души, и при этом совершенно не важно, что происходит с телом. Оказывается, человек может быть живым, но душа его при этом мертва. Он превращается как бы в ходячий гроб. И эта тема у Гоголя проводится очень последовательно через всю поэму, а прежде дает себя знать в его «страшных» историях об оживших покойниках.
Впрочем, тему оживших покойников ввел в русскую литературу еще Василий Жуковский. Именно в его балладах появляются впервые эти пугающие персонажи. Сам сюжет, конечно, не новый, и в разные времена он так или иначе воспроизводился. Но тут он стал активно использоваться в светской литературе у большого числа авторов, сделался расхожим. Мы, конечно, все помним «Вия». Но показательно, что в «Мертвых душах» кто-то из этих самых мертвых душ как раз любит декламировать Жуковского. И именно баллады... То есть Гоголь совершенно сознательно создал ситуацию, когда умерший душой человек читает «исходный» текст о живом покойнике.
- Без Достоевского нам тут никак не обойтись.
- В одной главе «Дневника писателя», которую печатают и отдельно, как рассказ «Бобок», есть поразительный образ. Души умерших переговариваются на кладбище. И при этом смердят, разлагаются... А тот, кто разложился до конца, может произнести лишь само словечко «бобок». То есть Федор Михайлович описывает тление уже не тела, а души. Но вместе с тем он хорошо знал и старую традицию. Не случайно в «Братьях Карамазовых» описывается история с «провонявшим» святым. Достоевский даже специально просил своего издателя, чтобы тот провел этот отрывок через церковную цензуру без каких-либо изъятий. Для Достоевского эта тема была столь же важна, как и для Гоголя. Собственно, он представил в «Братьях Карамазовых» целую галерею умерших душ. Но Достоевскому было важно подчеркнуть, что тленность или нетленность вовсе не являются показателями греховности или святости человека. Он намеренно разрушал старые представления. Именно потому вину за «казус» со старцем Зосимой берет на себя черт из бреда Ивана Карамазова: он заявляет, что нарочно «подгадил» монахам.
День сегодняшний...
- Семнадцатый год все переменил?
- Скажем так, все переменил двадцатый век. Ушла и забылась традиция нетленных мощей. Мавзолей стал, по сути, аттракционом. Попытки сделать новую власть сакральной провалились. На кладбище в это время произошло довольно много событий. Например, стали исчезать эпитафии. Тут нужно сказать о понятии «большая смерть», которое ввел Юнг. Во время, когда происходит множество смертей, во времена мировых войн и кровопролитных революций смерть одного человека перестает быть индивидуальной. Она уже воспринимается как обычное и даже не очень важное явление. Человек оказывается второстепенной фигурой в эпоху торжества большой смерти, захватывающей чуть не весь мир. И вот итог: прежнее отношение к смерти было разрушено окончательно, а новое только сейчас начинает формироваться на его обломках...
В наше время после бурных событий последних лет прежние традиции стали возвращаться. Показательны могилы богатых граждан. Характерны в этом смысле захоронения представителей бандитских группировок: вновь появляются большие портретные изображения, скульптуры, возвращаются эпитафии. Это противоречит безликости недавнего прошлого, а значит, смерть снова становится индивидуальной.
- Что же все-таки так принципиально изменил двадцатый век?
- Двадцатый век дал то, чего никогда не было прежде, - непреодолимый страх перед смертью.
Естественное для Льва Толстого состояние страха перед лицом смерти было бы, скорее всего, просто непонятным для человека эпохи Пушкина. Но перелом произошел, и мы можем проследить это на примере деятелей отечественной культуры. В живописи об этом страхе красноречиво говорят наброски Николая Ге, в литературе - произведения Льва Толстого, в музыке - безысходная Шестая симфония Чайковского. Одним словом, возникает образ страшной смерти. А затем, когда она становится массовой, мы и получаем то, что имеем сегодня: полное отсутствие надежды на загробное бытие и ужас перед возможностью собственного исчезновения.
Сейчас у нас смертная казнь не применяется, но есть недавние свидетельства о том, что тех, кого приговорили к высшей мере наказания, буквально приходилось нести на руках для исполнения приговора. А вспомните, как князь Мышкин рассказывает о человеке, которого везут на казнь. Там картина совершенно иная - нет этого ужасного страха перед смертью, который достиг небывалой силы именно в наши дни. Возможно, прав французский ученый Филипп Ариес, который отмечает, что смерть сегодня стала к тому же элементом больничного быта, произошла ее медикализация. Ведь жизнь человека в современной больнице фактически ставится в один ряд с событиями бездушной природы: смерть здесь ни плоха, ни хороша, но человеческая душа не выдерживает этого. Она приходит в отчаяние при мысли, что ее уничтожение не только не трагично, но даже естественно, что это всего лишь еще один закон природы. Эту ситуацию трудно переломить какой-либо проповедью. Можно проповедовать, но невозможно восстановить утраченную веру.
Что дальше?..
- Этой книгой работа завершена?
- Вовсе нет. Одно из столичных издательств собирается в ближайшем будущем напечатать полный вариант работы «Смерть в России». В нее войдет исследование, о котором мы говорили, работа о Пушкине, ряд набросков и сюжеты, имеющие отношение к XX веку. Как подойти к изучению и описанию недавно окончившегося столетия, я еще не решил.
Каких писателей выбрать? Какие тенденции считать наиболее важными? Все же главный вопрос, который меня занимает, касается XIX столетия: почему так существенно изменилось отношение к смерти в период от Золотого до Серебряного века русской культуры? Поэтому, берясь за изучение ХХ века, я наверняка прежде всего обращусь к хранителям и продолжателям традиций русской классической литературы - в том числе тем, кто оказался в эмиграции: Гайто Газданову, Марку Алданову, Владимиру Набокову... Поле для исследований остается обширным, но так тому и следует быть, коль скоро мы ведем речь о судьбах русской культуры.
