О гастролях в городе «первой леди» авторской песни Вероники Долиной
Среди вещей, которые нас окружают, обязательно найдется парочка волшебных. Простых волшебных вещей типа старого детского калейдоскопа:
Вероника Долина явилась широкой публике в восьмидесятые этакой простой волшебной вещью. До нее женщины с гитарами пели «о морях и кораллах», о трагической любви и предчувствии скорой смерти, о романтике путешествий вместе с любимым
Долина пришла с песнями «от сохи», точнее, «от плиты» откровенно женскими, может быть, даже «бабьими». Кухня, стирка, дети. Простые женские хлопоты. «Лохань стихов, лохань белья», «А хочешь, я выучусь шить, а может быть, и вышивать», «Когда б мы жили без затей, я нарожала бы детей от всех, кого любила
» Но дом, наполненный орущими детьми, взлетал в небо и осколки быта складывались в волшебные картинки поэзии и любви.
Вчера Вероника Долина пела в филармонии. Днем раньше, в воскресенье, был еще один концерт маленький, камерный, в кофейне «Дежавю». Такая атмосфера для нее уже стала привычной в последнее десятилетие она, как правило, выступает в маленьких залах.
Мое дело практически превратилось в салонное, домашнее, рассказывает Вероника. Я обычно сижу перед публикой, раскладываю перед собой стихи до непристойности обтрепанные. Не то чтобы я их специально дома перетирала ладонями, но через
В силу биологически обостренного слуха я делаю стихи с небольшой собственной музыкой внутри вот и все. То, что эти стихи
Действительно, новые песни Вероники разительно отличаются от ее кристально ясных «визитных карточек» стародавних времен. Это волшебство иного сорта, смахивающее на шаманство заговаривание бездны. Вместо простых и ясных историй некий почти непрерывный процесс, разделенный на «отдельные песни» почти формально. Путешествие то ли по улицам Москвы, то ли по детским воспоминаниям, камушки, ракушки Хочешь присоединяйся, качайся на волнах восприятия автора, не хочешь наблюдай со стороны. Не всем старым поклонникам поэтессы это нравится. Но, как говорится, какое время такие и песни. Вероника Долина, которая всегда писала «стихи с музыкой», постепенно переключается на музыку. Не столько слово, сколько «звуки голоса».
Так получилось, что слово сейчас не то чтобы обесценено, но сильно уценено. А я испорчена. Я испорчена семидесятыми, восьмидесятыми, девяностыми годами, когда слово (удачно зарифмованное или помещенное в элегантную посудину метафоры) превозносило тебя до небес: и физически (вплоть до денежного выражения), и метафизически. От твоей строки жизнь могла перемениться до неузнаваемости. И моя жизнь от моей строки оплодотворялась, менялась многажды, переносила меня в неслыханные пространства, меняла меня, мою сущность и судьбу моих близких. Еще недавно я могла быть пронзена насквозь своей собственной строчкой и заливаться слезами при соприкосновении с этой строчкой и год, и другой. Столь нагружены они были мои слова и мои строки, столь наполнены. Сейчас я желаю заниматься такими стихами, где звук будет выше всего прочего, а знаменитое текстовое перегруженное состояние, составляющая так называемой авторской или поэтической (мне всегда больше нравилось так это называть) будет снижаться. Осознанно. Мне очень трудно. Но теперь мой инструментарий немного другой, и я занимаюсь звуками в большей степени, чем было. Иначе говоря музыкой. Сколь бы скупо, на некий взгляд и на некий слух, эта музыка ни выглядела.
Все, о чем говорит или поет Вероника Долина, производит очень странное впечатление: с одной стороны невероятная,
Я вижу в них одномерность, жесткую постсоветскую борьбу за выживание, простенький прагматизм и употребление своего бесценного дара на эту самую борьбу. И мне очень не достает в них чуда. Мне нужны чудеса, мне не интересна в стихах работа с постсоветским словарем, и мой слух очень утруждает бряцанье на гитарах столь немногосложное, столь мало музыкальное. Булат Окуджава или Новелла Матвеева они не были осложнены оркестровкой, но там была божественная музыка дара. Она берется с другой планеты. А это все очень «здешнее». А ведь волшебство необходимо. Это слово стало почти запретным в нашей реальности. О волшебстве говорят мало, это стыдно и запретно. Здесь еще не так давно «разбирались» с волшебной сказкой, клеймили ее. Любой российский литинститут или филфак разделается с западноевропейской балладой за один неполноценный семинар (потому что «все это ничто перед русским эпосом»). А вопрос волшебства по крайней мере для меня очень насущный иначе наступает коллапс стиха и коллапс того, что мы называем авторской песней. Мы живем на очень не волшебной территории так уж вышло, и мы в этом очень одиноки. В (якобы очень прагматическом) западном мире к волшебству отношение совершенно иное. Взять, к примеру, фильм «Сказки братьев Гримм» мне трудно представить, что у нас снимут
Вероника Долина обладает даром превращать в сказку все, к чему прикасается. И даже когда речь идет о вещах страшных и безысходных по определению таких, к примеру, как теракты в Америке все равно оказывается, что свет в конце тоннеля возможен. Прилетит добрый боженька, уложит американцев спать и пообещает присматривать за небом, чтобы ничего плохого больше не случилось.