Черный понедельник или светлое воскресенье?..

О «полосатой» жизни представителя ныне редкой профессии — литературного критика

Субботние встречи

Алексей Горшенин в думах о сегодняшней литературе. Фото Владимира ПОЛЯКОВА

Замечательный актер Константин Райкин в один из своих приездов в Новосибирск сравнил труд критика с работой хирурга, который «сладострастно вырезает лишний орган на бис»… Критиков у нас — неважно каких: театральных, литературных или даже ресторанных — принято не любить. Однако Алексею Горшенину, литературному критику, публицисту и историку литературы, как-то удалось сохранить неплохие отношения с братьями-писателями. Погромов не устраивал, шашкой без надобности не махал, напротив, старался быть по возможности объективным, аргументированным и всегда доброжелательным. Пример идеальных отношений критика с писателем для него — взаимоотношения Виктора Астафьева и Александра Макарова. Последний не всегда был ласков к писателю, случалось, гладил и против шерсти. Но писатель в благодарность ему написал свой «Зрячий посох» — за который, кстати, был удостоен Государственной премии.

Поводом для встречи с Алексеем Горшениным стало его 60-летие. К тому же не так давно он выпустил новую книгу (на этот раз прозаическую) «Черный понедельник», где собраны иронические рассказы и миниатюры. В том числе и из жизни сибирских литераторов. Так что поговорить было о чем.

Его «университеты»

Вопреки бытующему мнению, что критик умеет только критиковать других, а сам создать ничего не может, Горшенин начинал именно как прозаик — с небольших лирических зарисовок, миниатюрок, новеллок и рассказов. Было это в середине 60-х годов и жил он тогда на Дальнем Востоке. То время он вспоминает, как время большой романтики:

— Заканчивалась хрущевская «оттепель», известные поэты собирали целые стадионы поклонников поэзии, хорошим тоном считалось зарабатывать себе биографию: уходить в леса, в геологи, в рыбаки, моряки…

Он тоже вел в те годы, по его словам, «бессистемную, достаточно бурную жизнь»… И во Владивосток, на филфак одного из вузов, его тоже привело желание быть ближе к морю. Учился долго — и очно, и заочно — доучивался в Томском университете. Параллельно ходил в море, работал на рыбкомбинатах острова Шикотан, шабашил с корейцами на арбузных бахчах, ездил с кинодокументалистами с «Дальтелефильма»…

— Это уже потом, — вспоминает он, — пришло понимание, что от перестановки мест мало что меняется, и чтобы пощупать жизнь, совсем не обязательно путешествовать по разным географическим точкам и менять профессиям. Можно и проживая на одном месте, узнать ее гораздо точнее и глубже…

Однако «университеты» даром не пропали. По мотивам дальневосточных впечатлений позднее, уже в его новосибирский период, был написан цикл рассказов, опубликованный в журнале «Дальний Восток»… И пойди он дальше по прозаической стезе, наверное, со временем вполне мог бы стать неплохим прозаиком, однако аналитический склад ума предопределил иной его выбор и иной жизненный путь. Когда в середине семидесятых годов Алексей Горшенин, впервые попробовав себя в качестве рецензента, одна из написанных им статей была опубликована в «Вечерке»…

Ныне он — лауреат Губернаторской премии, автор шести книг и около десятка литературно-критических и публицистических сборников и монографий, сотни статей, очерков, рецензий, эссе… Его книги — «Беседы о сибирской литературе» и «Абрисы» — до сих пор остаются уникальным пособием по истории сибирской литературы…

С началом перестройки, когда рухнула книгоиздательская система, он переквалифицировался в яростного публициста, отражающего атаки литературного масскульта, и занялся подготовкой сюжетов для Новосибирского радио. Программа Союза писателей «Слуховое окно», говорит, была для него тогда настоящей отдушиной. В те же годы он вновь вернулся к прозе («В отсутствие фронта работы», — невесело шутит Горшенин). Повесть «Застрявший», опубликованная в «Сибирских огнях», имела печальный подзаголовок «Анатомия одного самоубийства» и рассказывала о жизни советского инженера, так и не сумевшего вписаться в реалии нового времени. Это было и откровение о настроениях, которые в те годы владели им и многими инженерами человеческих душ, как образно называют писателей…

О тяжелом положении нынешнего провинциального писателя можно говорить долго. Об отсутствии региональных издательств, проблемах с литературно-публицистическими журналами, о крушении институтов, занимавшихся когда-то пропагандой литературы, как бы сейчас сказали, пиаром… Все это в совокупности и можно отчасти считать ответом на вопрос, почему, когда еще десять лет назад новосибирцев спрашивали: «Каких местных писателей вы знаете?», они могли без труда назвать с десяток имен, а сейчас в лучшем случае — одно-два, не больше… Сибирских писателей, что удивительно, не знают даже студенты филологических факультетов гуманитарных вузов!

— Сейчас литературного процесса как такового нет, — резонно замечает Алексей Горшенин. — То, что есть, это не процесс, а броуновское движение…

Конечно, Алексею Горшенину, как и многим литераторам его поколения, было гораздо уютнее в прежней отлаженной системе книгоиздания, когда фронт работы для литературного критика был обширен и определен, — и он с успехом сотрудничал как с местными издательствами и изданиями, так и со столичными, в частности, весьма популярными тогда «Литературной газетой» и «Литературной Россией». Эти издания тогда считалось хорошим тоном выписывать в каждой интеллигентной семье.

А с другой стороны, если бы не новое время с его «новым форматом» — более смелыми, свободными и раскованными подходами к теме, установкой наувлекательность и даже скандальность, книга Горшенина «Черный понедельник» никогда бы не увидела свет.

Что можно снять с нетрезвого поэта?

Можно ли было представить в советское время издание книги, где бы среди прочих была рассказана история, случившаяся с провинциальным поэтом N на писательском съезде в Москве, которого после хмельного общения с друзьями-писателями бдительная дежурная гостиницы застукала «с молодой женщиной без ничего» («Что можно снять с нетрезвого поэта?»).

— Было это где-то в начале восьмидесятых — времена еще строгие, — читаем в рассказе. — Дежурная тут же доложила председателю Союза писателей России Сергею Михалкову о ЧП: «На голом нетрезвом провинциальном поэте N в его постели, — сообщила она, — лежит совершенно голая женщина». Не обделенный чувством юмора и обремененный немалым опытом организации форумов своих беспокойных и часто непредсказуемых коллег, Сергей Владимирович, как всегда заикаясь, остроумно и находчиво ответил: «А что, собственно, м-можно еще с-снять с голого нетрезвого провинциального поэта?». Впоследствии оказалось, что это была настырная поклонница поэта, решившая таким образом засвидетельствовать ему свое почтение…

В цикле «Под крылом Бахуса» (писательские байки) рассказано много веселых историй из жизни коллег по писательскому цеху. Но больше всего в литературной среде Новосибирска ходило баек и анекдотов об Илье Лаврове и Виталии Коржеве. Последний — человек милейший и добрейший, тоже, кстати, литературный критик, большой специалист по сибирской поэзии. Молодые поэты 70–80-х хорошо помнят его «консультации» в кафе «Мечта», точнее, в буфете-распивочной при нем, где Коржев был завсегдатаем. Буфетчицы почитали критика за вежливость и интеллигентность и пропускали без очереди, потому что он всегда был гладко выбрит, при костюме, в свежей сорочке и галстуке, чем очень отличался от остальной непритязательной публики распивочной. Кроме того, как истинный аристократ духа, всем напиткам он предпочитал коньяк.

А вот классик сибирской литературы Илья Лавров, напротив, когда в 70-е годы ныне маститый, а тогда еще очень молодой «рыжебородый парнишка из Сузуна» Михаил Щукин пришел к нему, наставнику молодежи, с бутылкой хорошего армянского коньяка (который, кстати, в те времена большого дефицита приобрести была целая проблема), с пристрастием выпытав у молодого литератора цену вопроса, заявил:

— Вот что, Миша… Беги назад и обменяй этот долбаный коньяк на… — он на секунду задумался, наморщив лоб и подсчитывая в уме, — восемь бутылок «Вермута». Мы с тобой тогда всю ночь гулять будем!..

Конечно, Горшенин рискует, и, конечно, не все примут подобные смелые байки на ура! Писатели — народ консервативный. И если уж речь зашла об «увековечении в слове», предпочитают иметь вид бронзовой фигуры, а не человека, пусть с милыми, но все же слабостями… Но прелесть этих рассказиков, как представляется, и состоит именно в том, что они рисуют сибирских писателей такими, какими они были и есть — куражливыми и наивными, нищими бытом и аристократичными духом, неисправимыми романтиками и фанатично преданными делу литературы людьми… Думаем, что для многих из тех, кто полагает, что писателей в Новосибирске нет, эти незатейливые рассказики станут настоящим открытием…

А для серьезного обзора сибирской литературы в портфеле у Алексея Горшенина лежит серьезная рукопись новой книги с названием «Лицо сибирской литературы», в которую войдет порядка трех десятков очерков о писателях разных поколений — от Лидии Сейфулиной и Владимира Зазубрина до поэтов 90-х…

***

А споры на предмет, есть или нет сибирская литература, и необходима ли литературная критика как ее самосознание, представляются бессмысленными… Уже хотя бы потому, что, как сказали автору этих строк в одной достаточно богатой фирме, директор которой оказался сыном известного в городе писателя: «Наверное, существует какой-то регулятор «там наверху«, который определяет число пишущих людей, которые рождаются независимо от времени и от географии и пишут просто потому, что не писать не могут, и будут писать при любых условиях и любом материальном достатке…»

Остается только поднять рюмку — чая, коньяка или вермута, пусть каждый определит сам — за юбиляра и за тех, кто выжил, остался на плаву и сохранил верность своей, такой недоходной литературной профессии…