Он ушёл из жизни год назад, но до сей поры не верится, что навсегда. Сознание упорно противится признать очевидное: никогда больше мы не встретим этого красивого статного человека, никогда больше не услышим его бархатистого голоса, никогда не ощутим лёгкого озноба при чтении им его стихов. Друзья и знакомые вспоминают, что Валерий был вполне удачлив, победителен, любим женщинами, но только стихи — эти маленькие исповеди — открывают нам, насколько ранимо и беззащитно было его сердце, как нежно и трепетно оно умело любить, как глубоко и болезненно переживало несуразности и нелепицы бытия. Он был поэт и воин, представитель той замечательной породы стихотворцев, которые в равной степени умело владели и пером, и оружием. Как военный корреспондент, Валерий вдоволь поездил по армейским гарнизонам, немало стихов посвятив воинской службе, бессмертному подвигу русского солдата в Великой Отечественной. Однако и любовь к женщине — не последняя в творчестве поэта. Проникновенные, волнующие слова находит он для любимой — БОГИНИ, которую искусно «лепят зной и гладь речная», «шёлк и синий ветер». Однако всё же самое заветное и самое сокровенное — Родина. Её, как любящую мать, воспевает он, страдая от несовершенства, как своего, так и соплеменников, от полчищ посредственностей, не позволяющих ей подняться с колен.
Он ушёл в замечательную пору «пышного природы увяданья», одарившего поэта роскошными красками уходящего лета. Ушёл под грохот воинского салюта и шорох опадающей на могилу листвы. 28 сентября помянем нашего замечательного земляка: воина и поэта.
Руководитель литературного объединения «Молодость» Евгений Мартышев
Да пусть тебя не оскорбитСвидетель слёз твоих невольный:
Поплачь, когда душа болит,
Страшись, когда душе не больно.
Душа без отклика -мертва,
А слёзы — жизнь, по крайней мере…
Поплачь.
Я всё же не Москва,
Которая слезам не верит.
О, сколько вас, ещё не встреченных,
Друзей моих, моих подруг!
Я тороплю пожатья рук,
Быть может, мне судьбой завещанных.
Иду ли я дорогой дальнею
Иль тороплюсь в недальний путь,
Я жду из вас кого-нибудь
И втайне радуюсь свиданию.
Но в жизни так всё перепутано!
И я гадаю каждый раз:
Не ты ли, друг мой, вот сейчас
Прошёл усталый, в плащ закутанный?
Надеюсь я на встречу скорую,
А вдруг прошла, мной не замечена,
Одна-единственная
Не знаю, но люблю которую.
И стережёт меня отчаянье,
И я боюсь того подчас,
Что встречу вдруг совсем не вас,
А с вами разминусь нечаянно…
Деревенские открытия
Петух восславит утро над округой,И матушка, до света сбившись с ног,
Подаст запить картофельный пирог
Мне молоко из кринки толстогубой.
Пока я тут — нет у неё заделья.
Глаза хитрят, пытаясь намекнуть,
Не надо ли ещё
Вчера застольем
Конечно, разобраться если, — надо,
Но на неё с улыбкой посмотрю
И не скажу, а, как она, схитрю,
Махнув рукой: да ну, мол, что за радость?
Как маме после этого сдержаться?
И к вечеру соседи разнесут
Насчёт меня похвальный пересуд:
«Пить — выпиват, с утра — не похмеляцца».
Потом узнаю, что не загордился,
Что памятлив на дальнюю родню,
Лишь потому, что сотню раз на дню
Всем бабкам деревенским поклонился.
Зайду проведать
Которого не видел с давних лет
(А друга
И это мне зачтётся, как заслуга.
Я в городе не именит, не знатен,
Нет у меня ни премий, ни наград,
А здесь в себе открою, словно клад,
Столь много неизвестных благодатей,
И в отпуск собираясь, места краше
Я не сыщу. Всё.
Точка.
Решено.
И не один поеду, а с женой —
В конце концов, пусть тоже знают наших!
Когда печаль весны неповторимой
вернётся на год старше и больней,
Переберу, как волосы любимой,
Все встречи с нею в памяти моей.
И вновь качнутся в сумерках червонных
на миг один уже в который раз
Давно уплывший белый дым черёмух
И белый вальс, давно гремевший вальс.
Ко мне придут в нахлынувших виденьях
Туманы зоревые на лугах
и голова на ласковых коленях,
В твоих хороших, ласковых руках.
Как сговорившись,
Зайдутся до рассвета соловьи…
И станут вдруг ненужным маскарадом
Сегодняшние праздники мои.
Моя богиня
Я сто ваятелей нашёлНа белом свете:
Мою богиню лепит шёлк
И синий ветер.
Меня бросая в жар и дрожь,
Как бесподобно
Мою богиню лепит дождь
Такой подробный!
Иль вдруг полночный силуэт
Тайком от мамы
Мне вылепит негромкий свет
Оконной рамы.
Мою богиню лепит зной
И гладь речная…
И ночь —
когда она со мной
Совсем ручная!
За всё на свете требуется плата.
Придёт пора — и нужно делать взнос
За золото весеннего заката
Осенним серебром своих волос.
За ясный день — неярким днём ненастья,
За смех ребёнка — тысячью забот.
Я думаю, что тот на свете счастлив,
Кто долг свой без печали отдаёт,
Кто без постыдно-мелочного
В расчётный час всегда платить готов,
Кто у черты известного итога
Сам в долг даёт, не поминая долга,
и неоплатных не творит долгов.
О посредственности
Мы все в долгу перед РоссиеюИ кличем на неё беду,
Коль признаём дипломы синие
В не длинном с красными ряду.
Мы все в долгу перед Россиею,
Коль на корме её челна
Сидят и сильные, и сирые
В одних и званьях, и чинах.
Кому ответ перед Россиею
Держать пришлось бы в трудный час,
Когда б за всё за то спросили мы,
Что узаконено у нас?
Как будто план есть иль задание,
Где предусмотрено ловчить,
На тройку гнать под крышу здание,
Учить на тройку и лечить.
Плодить с наградами геройскими
Бесплодие родной земли
Иль, взрезав воды черноморские,
Свои таранить корабли.
А вдруг на Брянщине, Орловщине
В бою ошибся командир?
Он три деревни безотцовщины
Одной атакой породил…
О, эти синие дипломы!
Россия-матушка,
Из окон троечного дома
Смотрю
на троечную
жизнь.
Я не бездельник.
Но без денег.
Не ем, не пью на серебре.
Но всем эпохам — современник
С негромкой думой о добре.
Я словом и душой сражаюсь
Не за хвалу, не за рубли.
Порой себе я поражаюсь,
Как, выживая, возвышаюсь
С негромкой думой о любви.
Пишу, как пишут завещанья,
Не зная о своей судьбе…
Россия, свет мой изначальный,
Я разделю свой вздох прощальный
С негромкой думой о тебе!
