 |
Многократные просмотры рязановского «Служебного романа» позволили обнаружить на стене за спиною секретарши - Лии Ахеджаковой - одну существенную «ретровую» деталь. Портрет Моны Лизы, воспроизведенный на ЭВМ способом комбинирования «ноликов» и «единичек». Да. Как же не помнить этого шедевра конца семидесятых! Из напечатанных умной машиной, сливающихся воедино циферек складывался вполне узнаваемый вечный образ, символизирующий женскую загадку. Вечную неразгаданную тайну...
Орлова как предтеча Терешковой
Советским женщинам, несущим в себе генетику пушкинских Татьян и блоковских Прекрасных Незнакомок, в какой-то момент, видимо, крепко надоело «коня на скаку останавливать». Будь то пьющий муженек или засасывающий быт. Войдя в горящую хату времен распутинского «Пожара», советская женщина вышла обновленной. Она отличалась от женщины предшествующих десятилетий так же, как одухотворенная, лукаво улыбающаяся Джоконда-Лиза Леонардо от иконописного образа византийского канона. Как Венера Боттичелли от мухинской Колхозницы, стоящей в вечном карауле у врат ВДНХ.
А ведь закрепощение советской женщины, расплющивание ее пятилеточным напором произошло не сразу. Революционная героика связывалась и с раскрепощением. Но ни Инесса Арманд, ни Коллонтай не могли стать истинными «вождями» эмансипации в стране рабочих и колхозниц. Характерно, что на национальных окраинах образ уходящей по дороге в никуда, влюбившейся в пику своему мужу-мешочнику в коммуниста Урбанского женщины с младенцем на руках был воспринят негативно. Да и бывшие во времена прихода к власти курсисток-террористок совсем молодыми распутинские старухи вряд ли согласились бы «жить единым человечьим общежитьем» на манер Маяковского и семьи Брик. Иконописная Ниловна, посылающая своего сына-Христа на революционную Голгофу ради свершения правого дела,- скорее все тот же социальный заказ, «заказуха» в духе марсельезовских попевок, а не символ, претендующий на что-то большее. Как бы там ни было - в конце концов созданный Мухиной колосс, так впечатливший в свое время Париж, утратил всякое соответствие с реальностью, весьма быстро обратившись из действенной идеологемы в миф прошлого. В обнаженной спине женщины-матери Дейнеки было так же мало эротичного, как и в сарафане из нержавейки мухинской Колхозницы.
Гораздо глубже и отзывчивей действовали образы, задаваемые кинематографом. Любовь Орлова и Марина Ладынина воплотили в себе грезы, фантазии и чаяния советских женщин, на плечи которых легли и первые пятилетки, и послевоенная разруха. Эти обворожительные кинофеи пели и улыбались, существуя в мире сказки, где действительное гениально подменялось желаемым. И тем самым строить и жить помогало. В одной из своих ролей Любовь Орлова даже полетала над Москвой в автомобиле, тем самым предвосхитив космический взлет Терешковой. Большевистская идея фикс насчет того, что кухарка должна управлять государством, достигла апогея и надломилась на достойном подражания секретаре московского горкома КПСС Фурцевой. Она стала секретарем ЦК.
Эдита Пьеха - первый эстрадный «генсек»
Эдита Пьеха вошла в нашу жизнь синхронно с Мэрилин Монро. Под девушек-джазинь, под откалывающих буги-вуги девочек из «Ветсайдской истории» стриглись и обряжались в мини-юбки. Пьеха пела про звездную страну, Маленького Принца, про детство, куда не купишь обратного билета. Иностранный акцент давал ей серьезную фору на фоне русофильски выдержанных Толкуновой и Зыкиной. Хотя для деревенских-то женщин все-таки, наверное, и боярская стать исполнительницы песни про великую русскую реку Волгу, и толкуновские ямочки на щеках в качестве умилительного дополнения к словам про «носики-курносики» значили куда больше, чем песенные уходы в элитарно-городского Антуана де Сент Экзюпери. Бардовская волна выплеснула бардессу Жанну Бичевскую, соединившую в себе стиль кантри с русской романсовостью. Вслед за ней пришла постокуджавская Вероника Долина: «Когда б мы жили без затей, я нарожала бы детей от всех, кого любила, - всех видов и мастей». Она же пела запретную песенку об эмиграции. И в сознании мужчин, видимо, соответствовала купринской Суламифи. И Толкунова, и Бичевская вполне подходили под стереотип женщин тургеневского типа. И если позже жрицы аэробики читали Толстого и Бунина для «подсветки глаз», то им этого делать не нужно было - и без того светились.
Жгучая шаманка поэтических сборищ Бэлла Ахмадулина породила целое движение поэтесс. В какой-то момент казалось, что поэтессы, отождествляющие себя с Ахматовой и Цветаевой, одновременно или поврозь полностью оттеснят мужской пол с Парнаса. Только наш город дал целую плеяду поэтесс, которые, решая вечный вопрос- делать жизнь с кого? - сделали ее именно с классически-ясной Анны Андреевны и вдохновенно-неистовой Марины. Побывав в свято чтущем память Лермонтова Пятигорске, - и там обнаружил не меньшее количество поэтесс, которые в специальном сборнике дружным хором оплакивали смерть поэта, воображая себя поводом для дуэли.
Неисправимые фантазерки, отлетающие в медитациях от кухонной варки и беготни по магазинам! Наверное, женщины семидесятых-восьмидесятых так и останутся в сознании соотечественников-мужчин самыми-самыми романтичными! Это они сплавлялись со своими будущими мужьями по горным рекам. Искали отдушину в туризме. Крутили бурные романы. Нерасчетливо требовали разводов в поисках мужчины-идеала среди океана алиментщиков. Это они взвалили на свои хрупкие плечи бремя «оттепельной» свободы в личной жизни и продолжали его нести даже тогда, когда ударили крепкие «заморозки». Непостижимо! Они вынесли все это, «подпитываемые» всего лишь навсего стихами Серебряного века, «Мастером и Маргаритой» и искренней верой в то, что на каждую колдунью Марину Влади найдется свой Гамлет - Володя Высоцкий.
Когда советские женщины, поднапрягшись, произвели на свет «женскую прозу» - через Нарбикову, Толстую, Садур - они дали понять нам, мужчинам, что рядом с нами - целая непознанная Вселенная. Такая сложная и непостижимая, в которой утонуть - в два счета. И в тот час, когда в одну из последних предперестроечных новогодних ночей ко всей стране обратились с телеэкрана с поздравлениями Леонид Ильич Брежнев и Эдита Пьеха, - это как бы стало вторым явлением Фурцевой. Но уже в другом качестве. В более женственном... Бросалось в глаза: геронтофилическое генсековское «янь» явно не соответствовало пьеховскому «инь». Да и кто тут бы истинным «генсеком»?
Алла Пугачева, или Второе пришествие Маргариты
Недолгое равновесие наступило лишь тогда, когда политический олимп заняла чета Горбачевых. Раиса Максимовна и только она стала образом, который поднял планку безликих «кремлевских жен» на эстрадный уровень. Овладела же эстрадой Алла Борисовна, став воплощением мечты о звездной карьере. На глазах у миллионов поклонниц ее таланта развернулась сказка о Золушке из самодеятельности, ставшей принцессой, а потом и императрицей сцены. Кажется, все, о чем мечтали и грезили советские женщины с 70-х по 90-е, осуществилось в судьбе «женщины, которая поет». И эффектная внешность. И звездная слава. И утонченная духовность в гремучей смеси с вызывающе-эпатирующей пошлинкой. И мириады поклонников. Даже генерал Лебедь - и то пригласил агитировать за выборы! И муж, годящийся в сыновья. Начесы «под Аллу». Рыжие волосы. Впрочем, летавшая на щетке нагишом булгаковская Маргарита тоже, кажется, была рыжей. Да и Голливуд долгое время прямо-таки сходил с ума от шатенок. Это только недавно переключился на «славянский тип». В применении к нашей действительности это означает, что соответствующего тона краска для волос пошла влет. А ведь во времена начала победного шествия по нашим экранам Мэрилин Монро больше «шла» перекись водорода. Всем жутко хотелось быть блондинками. Вот и Барбара Брыльска, напомнившая о Эдите польским акцентом, тоже - «белокурая бестия».
Лолита, Девочка на шаре и Статуя Свободы
Марсель Пруст, размышляя над проблемой «девушек в цвету», исписал горы бумаги, едва уместившиеся в лирической эпопее «В поисках утраченного времени». Он поставил перед собой невыполнимую, по сути дела, задачу - проследить в бесконечных сменах ракурсов чудо женских перевоплощений. Он, как сквозь своеобразные светофильтры, смотрел на своих героинь сквозь причудливые постулаты философских концепций начала века, живопись импрессионистов и музыку Массне. Ностальгирующий по России Бунин примерял к потрясающе одухотворенным и пленительно эротичным образам «Темных аллей» как романтично-ренессансные одежды Офелии и Джульетты, так и византийско-восточные очертания Богоматери. Воскресший в Пелевине Набоков создал Лолиту - эту неизбывную мужскую тоску по невозможности постичь - что же такое женщина? А тем более женщина юная! Девушка. Нимфетка. Пытался понять женскую загадку и виновник появления на свет выражения «бальзаковские женщины», и мужчина, заявлявший о себе: «Госпожа Бовари - это я». Сегодняшняя культура с ее накоплениями веков представляется чем-то вроде бесконечного вернисажа, на одной стене которого в золоченых багетовых рамах и лихо восседающая на коленях великого художника рембрандтовская Саския, и балерины Дега, и серовская Девочка с персиками, и Девочка на шаре Пикассо; на другой - и Даная, и Маха Гойи, и обнаженная Ренуара... Ну и авангардисты тоже не поскупились - превращая женские образы и в кубы, и в кружочки, и в кляксы красок, и в пятнышки, и в замысловатые извивы... Один неумолкающий гимн. В словах, полотнах, музыке, скульптуре, фантомах кинематографа и даже архитектуре... Ведь какая-нибудь американская статуя Свободы или Родина-мать на Мамаевом кургане - это уже архитектурные сооружения... И чего тут добавишь? Порою кажется, что мир слишком много наворотил во славу женщины, не позаботясь о более комфортном ее житии не в роли образа культуры или объекта культового поклонения, а в качестве живого человека. Но мы, видимо, просто не можем воспринимать женщину иначе, чем героиню дарованных нам судьбою «чудных мгновений». Все-таки Майя Плисецкая для нас - сенсансовский лебедь, а ее рассуждения о политике в связи с разработкой государственной символики как-то слух режут. В своих подругах, женах, любимых нам все-таки мерещится балерина на пуантах, а не мужик в юбке. В хлопочущей на кухне жене отчего-то видится Анастасия Вертинская «Алых парусов» и «Человека-амфибии», а не статуя Свободы. В маме - киногероини Нонны Мордюковой, литературные образы, созданные Борисом Васильевым в повести «А зори здесь тихие», а не Родина-мать или каменный пилон в сквере памяти...
Героиня романа про паровоз
Сегодняшняя женщина в нашем мужском восприятии - это карнавал красок, стилей, калейдоскопический спектакль эпох.
Любимая женщина может предстать и героиней «Унесенных ветром», и персонажем «Эммануэль».
Ничто не мешает воспринимать ее и античной гетерой, и классически книжной барышней-крестьянкой, и голливудской звездой. В предлагаемых сегодня масс-медиа стереотипах - от дурашливой рок-тусовщицы до эффектной бизнес-леди, от мастерицы бестселлеров до красотки на содержании миллионера - уже нет ничего советского. Это образы совершенно другой эпохи. Бурной и наступательной. Но не слишком ли тесны они для женской загадки? Частная, духовная жизнь женщины, как мне кажется, все больше выскальзывает из орбиты стереотипов, создаваемых кинематографом и шоу-бизнесом. Улыбка Джоконды все больше походит на ухмылку. Голливуд доказал, что он и в публичном доме может отыскать принцессу, достойную руки блистательного принца. И все же совершенно невозможно представить свою дочь в ситуации, сыгранной Натальей Негодой. Все-таки масскульт не создал ничего, что заставляло бы нас пристальней задуматься о женском предназначении в роли не только объекта сексуальных притязаний, но и матери, жены. «Анну Каренину» кто-то назвал романом о паровозе. Трепетная, гонимая по кругу, как нервная лошадь, Анна наматывается на колеса цивилизации вместе с ее утонченной, по-детски ранимой, ищущей идеала душой. Вот их-то, последовательниц Анны, более всего и не хотелось бы видеть под колесами этого паровоза...
