Похватали на улицах кого попало — и в кутузку
С приходом Красной армии во Владивосток осенью 1922 года на улицах города произошли облавы, в ходе которых задержали триста случайных лиц. По указанию, неизвестно кем отданному, в составе арестантского поезда их отправили глубоко в Сибирь для дознания о принадлежности к антисоветским организациям. Разбираться во Владивостоке с задержанными большевики не решились: в любой момент власть в городе могла перемениться, и тогда пленники могли стать палачами победителей. Среди задержанных оказались бывшие белогвардейцы, члены монархических организаций, студенты, мирные жители без документов и даже красные партизаны – так хаотично и наобум были произведены уличные аресты.
В декабре 1922 года «сорок бочек арестантов» прикатились в наш город. Местный прокурор Алимов вздрогнул, но, делать нечего, стал оформлять наблюдательное производство по самой крупной группе задержанных ― членам монархической организации «Вера, Царь и Народ». Прокурору ничем не мог помочь его заместитель, из рабочих, некто Веселовский, поскольку был … безграмотный. Поэтому в дознание впрягся следователь местного суда Кокин. Дознание происходило так: Алимов из расспросов и сопроводительных бумаг узнавал некий компромат на арестанта, которого передавал Кокину. Следователь помещал лицо в Домзак и ничего не делал, предлагая сидельцу самому доказывать свою непричастность к враждебной организации. И заодно, в целях смягчения участи, сообщать компромат на сидящего рядом товарища.
Времени у мудрых советских юристов был целый вагон, никто их не подгонял. Поэтому арестанты, все как один, по мере того, как ожидание участи переросло в раздражение, а затем и в безысходность, стали жаловаться на многомесячное заключение без суда и следствия. По сути, в ходе дознания они стали отбывать наказание без приговора. Таковы были реалии юриспруденции того времени.
Колоритные фигуры
Арестантский состав был колоритным. Первым обвинили в монархических связях Александра Сергеевича Гусева, который по показаниям свидетелей «с целью реставрации монархии и оказании помощи международной буржуазии был членом Земского собора, голосовал за монархию. Передавал военные сведения в Японию, за вознаграждение». Следующим обвиняемым стал Фрол Николаевич Тарасов, 40 лет, в отношении которого свидетель показал, что Фрол Николаевич, с целью восстановления монархии на станции Вяземский присутствовал на антикоммунистическом съезде, по постановлению которого был разобран ж.д. путь Уссурийской дороги, чтобы воспрепятствовать продвижению Красных войск. Затем, «с приходом японцев в 1919 году организовал самооборону и доставлял японцам осиновые чурки».
Следующий фигурант коллективного уголовного дела, Александр Михайлович Грачев, «подписал декларацию консулам Франции, Англии и Японии о выдаче в 1922 году Временному Приамурскому Правительству (ВПП) белогвардейцев оружия, денег и золота, принадлежащего Российскому Государству и находившемуся в руках японского военного командования». А его подельник Павел Андреевич Горюнов, 38 лет, помогал врагам советской России не подписями, а делом. Он «исполнял должность уполномоченного ВПП, боролся против красных крестьян, налаживал местные административные аппараты и почтово-телеграфные конторы в тех местностях, откуда изгнали красных партизан. Колесников Гавриил Иванович имел при себе улику – членский билет монархической организации. Кроме того, верный человек донес, что «Колесников в 1922 г. в г. Спасске спорил и стрелял из нагана в гражданина Михея Камчаткина, отстаивавшего в диспуте Советскую власть». Полковник Всеволод Зданович 30 октября 1922 г. был схвачен на улице Владивостока именно как полковник. В своей жалобе Кокину он сообщал, что его везли из Владивостока до Новониколаевска «в арестантском вагоне 3 недели, 7 месяцев он находится в заключении», пора бы разобраться в его вине.
К группе монархистов примыкала боевая молодежь из числа студентов Дальне-Восточного университета. Студенты Иосиф Красногорский и Александр Лушников содержались в заключении за то, что свидетель сообщил: они пели царский гимн, называли красных студентов «жидами», вытесняли их из общежития. Еще один молодой человек Людвиг Ненецкий при Колчаке был начальником пулеметной команды, а попав в Новониколаевский Домзак, предъявил польский паспорт и высказал намерение уехать на свою историческую родину. Его, разумеется, никуда не отпустили.
Опасные враги и случайные жертвы арестов
Однако самыми опасными монархистами оказались ревностные белогвардейцы, на которых было собрано обширное досье. Стрижевский Константин Лукич обвинялся в том, что при ВПП и Дитерихсе был начальником владивостокской станции «Первая речка», очищал станцию от красных партизан и сообщил начальнику контрразведки белых: «Слава Богу, мне удалось очистить станцию от красной сволочи». А во время японского наступления приютил на своей квартире японцев с пулеметами. Антонович Александр Трифонович при Колчаке был дежурным генералом Ставки Восточного Фронта, участвовал в переговорах генерала Розанова с японским генералом Оо по вопросу предотвращения взятия Владивостока красными войсками. Во время отсидки прояснилась роль упоминавшегося белогвардейца Здановича, который «в Гайдовское восстание* под фамилией Брокера принимал активное участие в расстреле рабочих».
Томились в Новосибирске и люди, не имевшие никакого отношения к реставрации монархического строя, но их доводы рассматривались тоже медленно.
В архиве сохранились карандашные каракули на листе оберточной бумаги, написанные плотником Рыжовым Кириллом Васильевичем, якобы членом монархической организации «Союз домовладельцев Владивостока». В неоднократных своих просьбах освободить его, Рыжов писал, что живет он во Владивостоке на Старо-Корейской слободке и занимается тем, что из досок и ящиков, наполненных землей, строит на продажу домики «5 ½ аршин ширина и 9 длинна». Построил много домиков. В жалобе он писал: «Я человек не гулящий (в смысле – не политический), кормлю свою семью трудом своим и работаю по вечерам и в праздники». Помимо строительства летом Кирилл Васильевич занимался огородом, зимой – шил рукавицы. Записали его в какой-то союз по ошибке. «Монархистом я никогда не был. Сижу совершенно зря». Свою просьбу об освобождении хибаростроитель подкрепил воплем души: «Я быть монархистом не могу и зачем мне манархия. Я при монархии служил только дворником и получал 15 рублей в месяц, до 35 лет мотался как перекати-поле».
Сидя в Домзаке, вот уж кто кровно обиделся на родную советскую власть – так это красный партизан Голиков Василий Евстафьевич, который уходил в сопки к партизанам и воевал против белых. «За все это я получил незаслуженно тюрьму и оставленную за 6 тысяч верст мать-старуху, 68 лет, которой судьба мне неизвестна». В своей жалобе Кокину бывший партизан сообщил о том, что в 1922 г. он избежал мобилизации в армию Дитерихса и уехал на катере с 13 партизанами. Затем в составе Тавричанского партизанского отряда под командованием т. Сколмелева в октябре того же года принял бой с белыми гардемаринами и матросами, в составе 2-ого Нерчинского Красного полка вошел во Владивосток, где был арестован на улице». Проверка показала правдивость слов красного партизана, и он был немедленно освобожден.
Настрадалась в заключении и доставленные из Приморья дамы. Это Самарская Вера Ивановна, которая поддалась на требование близкого родственника по фамилии Краснопевцев, председателя Монархического кружка инвалидов (была и такая антисоветская организация!), вступить в общество. А Хорошунова Нина Александровна обвинялась в участии в монархическом обществе на основе доноса на нее со стороны гражданина Гузова, который сообщил, что «по просьбе генерала Шакова она записалась в организацию и в целях сбора средств продавала на монархическом вечере цветы». Выяснилось, что Гузов и Хорошунова жили на одной квартире, и донос явился сведением личных счетов, оговором. Дам в итоге отпустили.
Да здравствует гуманные суд и прокуратура!
После затянувшейся отсидки приморской партии прокурор Алимов и следователь Кокин пришли к выводу о том, что все мыслимые сроки прокурорского дознания и досудебных следственных действий исчерпаны, и в конце 1923 года стали под благовидными предлогами отпускать подследственных под подписку о невыезде и отдаче на поруки. В этом была здравая мысль, поскольку по поведению бежавшего из-под подписки можно было судить о настоящих помыслах натерпевшихся в неволе фигурантов. Но никто из них и не думал убегать.
Одними из первых освободили из Домзака больных. Например, некоего офицера Мартынова, страдавшего из-за «крайне тяжелой тюремной обстановки катаром легких». За «монархиста» Грачева, вина которого не была доказана следствием, ходатайствовала целая деревня Макариха, поручившись круговой порукой за явку земляка по первому вызову следователя. Отпущены также явные враги, такие как каратель Зданович и генерал Антонович. Однако, спохватившись, карателя вернули в застенок, а генерал погиб через год в красноярской тюрьме.
К некоторым арестантам приехали жены и дети, которые стали снимать углы и завалили ходатайствами прокурора и следователя об устройстве отпущенных кормильцев на работу, так как основной источник существования «монархических» семей была «распродажа личного имущества, которое уже закончилось», а с клеймом монархиста отца, сына или брата на работу нигде не брали.
Всем ― домой
От всех этих проблем новониколаевские прокуратура и суд поспешили откреститься и отправили всех оставшихся подследственных обратно во Владивосток, где советская власть твердо встала у руля. Одновременно передавались оставшиеся под арестом 44 подследственных и 41 том подсобных материалов, выросший из прежних 6 томов. Правда, для начала Алимов распорядился числить этапируемых за Областным Дальне-Восточным прокурором, который находился в Чите. Именно в Читу были направлены все поредевшие «сорок бочек арестантов» со всеми делами. Что стало дальше с людьми и документами ― история умалчивает.
*Гайдовское восстание – вооруженное выступление белочехов по линии Транссиба. Одним из руководителей восставших был полковник, затем генерал Радола Гайда.
