1
Курейка по сибирским меркам – речка невеликая, не сравнить с фантастическим Енисеем, который в том месте, где принимает в свои воды порожистую, своенравную Курейку, разливается аж на пять вёрст. Но в Европе и её размеры вызывали бы чрезмерное уважение.
По устью Курейки проходит линия Полярного круга. Сюда, в Туруханский край, царское правительство ссылало наиболее вредоносных революционеров. Куда уж дальше? Места безлюдные, тундра да лес во все стороны; редко-редко рассыпаны в снегах туземные юрты да русские станки – почтовые станции из горстки деревянных избушек.
Когда в 1908 году космический взрыв потряс тайгу на Подкаменной Тунгуске, что течёт сравнительно недалеко от Курейки, огненный смерч погубил лишь нескольких охотников. В цивилизованной Европе такая катастрофа снесла бы с лица земли пару столиц.
Словом, безлюдные, дикие места.
На берегу Енисея, в устье Курейки, стоял один из русских станков, названный по имени реки тоже Курейкой - для простоты.
В одной из восьми деревянных избушек, до окон засыпанных снегом, над столом склонились ссыльные революционеры Иосиф Джугашвили (кличка Коба), Яков Свердлов (кличка Андрей) и Шая Голощёкин (кличка Филипп). Вдоль стены - топчан, небрежно укрытый собачьими шкурами. Над топчаном - керосиновая лампа. Узкая полка в две доски завалена книгами и газетами, русскими и английскими. Поверх газет в ожидании обеда шевелил жабрами трёхпудовый осётр. Его внесли в избу минут десять назад.
- В моей проруби мелкая рыба не ловится! – усмехнулся Коба.
Сегодня ходок доставил мешок с почтой: ссыльные получали её примерно раз в месяц и встречали с крайним нетерпением. Путь от Петербурга до Курейки долгий. Среди журналов, книг и писем находилась шифровка из центрального комитета. Сухопарый Свердлов, сбавив до предела свой могучий, не по фигуре, бас, медленно читал её вслух:
«По сведениям… германского генерального штаба… из Нью-Йорка во Владивосток отправляется пароход с секретным оружием… огромной разрушительной силы. Власти империи… предполагают доставить его по великому сибирскому пути до… неизвестного пункта. Как действует оружие – неизвестно. Есть опасность, что даже разовое его применение способно решить исход войны… не в пользу тройственного союза. Задача большевиков – всеми силами способствовать продолжению войны. Воюющие государства… должны измотать себя до такой степени, чтобы на их территориях вспыхнули победоносные пролетарские восстания. Оружие из США… объёмное. Центральный комитет настоятельно предлагает сибирским товарищам… отнестись к делу архисерьёзно… и по возможности: а) устроить взрывы в порту во время разгрузки; б) если это не удастся, то взорвать поезд на пути следования; в) уничтожить сопровождающего груз американского профессора. Для этих целей разрешено взять из кассы партии 2000 рублей. Жму руку. С революционным приветом, Н. Ленин. 13 сентября 1914 года, Берн, Швейцария».
- Что он делает в Швейцарии? – изумился Филипп. – Он же в Кракове.
- Работает, - невозмутимо ответил Коба. - Очевидно, в Кракове русскому оставаться не с руки.
- Да какой он русский? – обронил Свердлов. – Он больший враг русских, чем сам кайзер Вильгельм. Другое дело, что горный воздух нейтрального Берна полезнее порохового Кракова.
- Эх, и я бы скатал сейчас в Швейцарию, погулял бы по горкам, пивка бы попил, - мечтательно произнёс Голощёкин.
- Попьёшь, Филипп, попьёшь, какие твои годы. А пока думай – как действовать будем? По пункту «а», «бэ» или «вэ»? Или, может быть, придумаем «гэ»? Впрочем, нэ надо «гэ», у нас и так многое на «гэ» выходит.
- Да что поезд? Сказки это. Вот хлопнул сербский парнишка эрцгерцога – и сразу мир тряхнуло. Шлёпнуть бы царя Николашку, это вот дело.
- Придёт время - шлёпнешь, - разозлился Свердлов. – Только сейчас вот надо кое-что сделать для революции – не царя, а учёного американца хлопнуть с его гигантской пушкой. Что думаешь, Коба?
- Партийный фонд тебе доверен, Яша. Надо бежать в Красноярск, приготовиться и двигать на восток по чугунке. Встретим поезд – грохнем.
- Ленин прав, что поручил сибирский фонд нам с тобой вместе, Коба. Тебя он знает лучше, ты известный бессребреник. Документы тоже не проблема, они есть в схроне. Но как бежать практически?
- Х-хе! – развёл руками грузин. – Разве впервой? Однако тебе, Яков, нэ надо бежать. Ты ведь уже сбежал от меня из Курейки? В Монастырском твоё отсутствие скоро заметят. А нас с Филиппом здесь не хватятся. Я однажды шесть недель рыбачил с тунгусами – попал в непогоду, жил в юртах, никто не искал, не волновался. Они думают: куда бежать? Мороз, волки, до Красноярска на санях месяц. Глупцы! Это если с одной упряжкой ехать и отдыхать половину суток. А мы у самоедов пару раз собачек поменяем на свежих, приплатим им чуть. Если товарищ Ленин просит обогнать время, значит обгоним время! – усмехнулся Коба. - А перед своим стражником я пиесу разыграю, из вежливости. К тому же у него содержание пятьдесят рублей, семья немалая, я ему добавлю на пропитание. Другие жандармы сюда, в Курейку, до весны, надеюсь, не сунутся.
- В твоей мыслепомешалке, Коба, настоящий зверинец живёт: то, как шакал, товарищу в суп плюёшь, то, как тигр, в пламя прыгаешь, - пробасил Андрей. - Когда вернётесь? И вернётесь ли?
- Целесообразнее вернуться. Война – всюду патрули, в Европу не пробраться. А сграбастают, опять запрут в каталажку с уголовниками. Какая там польза от нас? Здесь – вольный воздух, газеты, книжки, можно читать и писать. Думаю, месяца два нам достаточно будет для прогулки. Вспомню тифлисскую молодость! Да и Филиппу следует провэтриться, совсем нэрвным стал товарищ. Боюсь, подобно тебе, Яков, он с ножичком на первого встречного кинется. Как ты на мэня. Слишком вы оба кровь любите, чересчур, пожалуй.
- Ты, Коба, не первый встречный, и мы оба это знаем. Филипп, извини, я согласен, что ты становишься форменным неврастеником и мизантропом, надо бы развеяться. А пса своего, Коба, ты зря Яшкой назвал, не собачье это имя.
На лице Свердлова появилось хищное выражение. В жёлтых глазах грузина зажглись злобные огоньки. Он с трудом погасил их и потянулся за трубкой.
2
Океанское судно под пёстро-полосатым флагом Соединённых Штатов Америки вошло в бухту Золотой Рог поздним вечером 13 октября 1914 года. Владивосток спал. Судно не было ни военным, ни пассажирским - изрядно закопчённый, приземистый пароход-трудяга. Корабль встал на рейде, и вскоре к нему подошла российская таможенная шлюпка. Капитан спустился в неё и отправился на берег. Вернулся на борт он лишь утром. Проснувшийся корабль ожил, запыхтел и осторожно двинулся к причалам южного рыбного порта. Уже через час его разгрузка велась полным ходом. Портовые краны выуживали из корабельных недр один за другим длинные металлические контейнеры и укладывали их на железнодорожные платформы. Контейнеры не имели каких-либо надписей или эмблем; лишь маленькая цифра – вероятно, порядковый номер – чернела на крышке каждого пенала. Капитан, дымя коротенькой трубочкой, зорко наблюдал за работой.
К обеду разгрузка закончилась, и паровозная «овечка», старательно пыжась, укатила платформы с грузом на железнодорожную станцию. Несколько матросов снесли на берег и погрузили в автомобиль объёмистые чемоданы и ящики, видимо, чей-то личный багаж.
Лишь тогда на палубе парохода появился странный пассажир: очень высокого роста, болезненно худой, с чёрными аккуратными усиками, в чёрном плаще, в чёрной шляпе, но в белых перчатках. Первым делом прибывший незнакомец расставил руки в стороны, словно приготовился обнять кого-то, и втянул носом крепкую смесь запахов соли, рыбы и угля. Дул устойчивый северный ветер, обычный для осеннего Владивостока. Постояв минуту с закрытыми глазами, пассажир медленно выпустил воздух из грудной клетки, оглядел сопки на горизонте и только затем протянул капитану руку, при этом и не подумав снять белоснежную перчатку.
- Спасибо за доставленный груз и за сохранность моей персоны, - с некоторой иронией произнёс он по-английски. – В моей каюте на столе вы найдёте чертежи. При желании по ним можно на треть уменьшить размеры паровых котлов вашего судна и одновременно увеличить их мощность. Или просто получить патент на это маленькое усовершенствование, чтобы выгодно его продать.
- Благодарю, благодарю, - растерялся капитан, - но правительство хорошо оплатило этот рейс, вы ничего не должны.
- Меня эта простая работа спасала от ночной скуки. До свиданья, приятного вам обратного пути, - пассажир церемонно прикоснулся к шляпе в знак прощания, резко повернулся и стремительно зашагал к трапу, соединявшему корабль с пирсом, однако не воспользовался им, а легко перепрыгнул трёхметровое расстояние между бортом и берегом.
Капитан пожал плечами и спустился в каюту. На столе лежала толстая пачка отличной бумаги. Каждый лист был пронумерован и аккуратно испещрён чёрной тушью - чертежами, схемами, пояснительными записями.
- Я богат, богат, - забормотал капитан. – Я чертовски богат. Господи, спасибо тебе за то, что на свете есть сумасшедшие люди!
Внезапно его лицо помрачнело, и капитан спросил себя:
- И зачем же мне телеграфировать этим революционным разбойникам? Теперь обойдусь и без их подачек.
На берегу иностранца встречала горстка офицеров.
- Мистер Сэммер? Полковник Букреев. Рад приветствовать вас на русской земле! - театрально произнёс выступивший вперёд стройный брюнет. – Мне поручено обеспечивать вашу безопасность и доставку грузов до конечного пункта.
- Разве здесь опасно? – почему-то растерялся пассажир. – Ведь до фронта тысячи миль.
- Да, тысячи миль, и нам предстоит их преодолеть. А в Сибири много бандитов. – Букреев улыбнулся. - Не желаете ли перед долгой дорогой… хм, хм… закусить в местном ресторане?
- Закусить? Нет, пожалуй. Я обедаю в своём вагоне. Он ведь готов?
- Разумеется. Прошу, - и полковник сделал приглашающий жест в сторону громоздкого автомобиля.
Ехали быстро, и очень скоро маленький, с осиной талией полковник и долговязый гость прохаживались по перрону станции. Выглядела эта пара забавно.
- Вы хорошо говорите по-русски, - уважительно произнёс Букреев.
- В юности занимался лингвистикой. К тому же я славянских кровей.
К ним подбежал рыжебородый и пышноусый весельчак.
- Пончиков, Гордей Егорыч, - представился он. – Начальник поезда, так сказать, сударь. Вот, извольте видеть - два паровоза Сормовского завода! Новёхонькие, сам министр прислал!
- Максимальная скорость? – быстро спросил Букреев.
- До ста вёрст!
- Ого! Не может быть! А цилиндры? – заинтересовался американец.
- Два, диаметром пятьсот пятьдесят. А колёса? Гляньте – где вы увидите такие колёса, господин сударь! Первые три вагончика грузовые, вот эти серенькие, - продолжил пояснения шустрый Пончиков. – Затем ваш персональный, синий; есть ванная, гимнастический зал, бильярд, чертёжный стол из красного дерева. Далее вагон штабной, тоже синий, первого класса, для меня и господ офицеров, - начальник поклонился полковнику. – А последним прицеплен солдатский вагон на сорок штыков, третьего класса, зелёный.
- Сорок солдат? Зачем так много?
- Мистер Сэммер, это мало, а не много. Говорю же – места глухие, разбойные, - полковник улыбнулся. – Охране построиться?
Начальник поезда махнул рукой есаулу, и тот стрелой полетел по перрону. Через пару минут казаки в длинных шинелях и лохматых папахах выстроились вдоль вагонов. Добрая треть из них имела примеси туземной крови, что доказывали узкие глаза, широкие скулы, желтоватая кожа.
- Плотники есть? – звучно спросил американец.
Из строя вышли трое. Затем, чуть помедлив, ещё два казака сделали шаг вперёд.
- А кузнецы? – повысил голос Сэммер.
Вперёд шагнул только один служивый, ростом вровень с американцем, однако в плечах гораздо размашистей.
- Имя?
- Липат. Несмеянов, - прогудел богатырь.
- Вижу, что серьёзный человек. Этих – беречь особо. Мне понадобятся кузнецы и плотники, - повернулся к полковнику американец. – Отправление по возможности в ближайшее время.
Мистер Сэммер обедал в персональном вагоне в полном одиночестве. Он отведал наваристых щей, с удовольствием съел порцию судака, отправил в рот крошечный кусочек телятины и выпил две чашки обжигающего кофе. К десерту не прикоснулся. Что-то прикинул в уме, ужаснулся и велел унести остатки обеда.
3
Ехали Коба и Филипп весело, хотя холодная неестественность полярной ночи давила на глаза и барабанные перепонки. Лёд на Енисее в том октябре не отличался крепостью. Бывало, что нарты острыми полозьями взрезали его до воды, и путникам, дабы не промокнуть или вообще не утонуть, приходилось бежать рядом с ездовыми собаками, подгоняя их криками и ударами палок. Но так случалось нечасто. Гораздо сильнее, чем слабость льда, седоков и собак беспокоили волки. В молочном сумраке их нескончаемый вой на берегах Енисея сопровождал беглых арестантов до тех пор, пока они не останавливались на отдых. Зажигали костёр на середине реки, цепляли над огнём котелок, варили уху – рыба, соль, перец, зубчик чеснока, луковица.
- Перцу сыпь поболе, - ворчал Коба.
- Сопьёмся, - возражал Филипп, - лучше давай спиртику прибавим.
- И его тоже.
Деревянными ложками дружно хлебали варево из закоптелой посудины. Икали, крякали удовлетворённо. Кидали пустой котелок вожаку, и тот остервенело вылизывал до блеска его жестяное нутро. Собак кормили мороженой рыбой, псы жрали много и жадно.
А волки, едва завидев пламя на реке, умолкали и уходили прочь.
- Сытые, - говорил Филипп. – Снег пышный. Косули застревают до хвоста, волки и жируют, не до нас им.
Иногда Коба заводил народные песенки. Голощёкин хихикал, насмешливо блестел глазами на приятеля. Снежная пустыня, мороз, ледяная дорога, самоедские собаки в упряжке – и русские непристойные частушки в исполнении грузина. Правда, когда Коба пел, его кавказский акцент, итак не слишком заметный, исчезал полностью.
Царь посеял пашеницу,
А царица виноград.
Царь пропил всею Рассею,
А царица Петроград!
И далее, без перехода:
Эх, яблочко,
Сбоку зелено!
Нам не надобно царя,
Надо Ленина!
Мимо редких станков проносились в молчании и по возможности скорее – боялись встретить нечаянных свидетелей. А тунгусских юрт не опасались, дважды действительно обменяли собак – с щедрой доплатой.
В деревне перед самым Красноярском нарты и упряжку сторговали за кобылку с розвальнями. Хозяин – одноглазый смекалистый кержак – должен был забрать лошадку на явочном постоялом дворе, хозяин которого числился в глубоко законспирированном «бюро побегов».
В Красноярске подпольщики изъяли из сибирского партийного общака сто двадцать франков, присланных Лениным лично Кобе прошлой осенью, а также полторы тысячи настоящих рублей и тысячу фальшивых, искусно напечатанных в Германии. В том же схроне выбрали паспорта, пистолеты. Филипп, ошалев от увиденных богатств, притырил часы. Купили согласно придуманной легенде одежду. Посетили цирюльника, сходили в баньку, попарились от души, отменно пообедали в тихом ресторане. За столиком Шая не утерпел - похвастал часами. Коба, попивая дорогое вино, добродушно буркнул:
- Ишь, наблатыкался. Ладно. Ты же у нас зубной техник. Да и какой еврей без золотых часов? Считай – партийный гонорар.
Террористы выспались – и бросились на восток, навстречу грозному поезду.
4
В маленьком, не очень чистом буфете железнодорожной станции Черемхово, что в ста пятидесяти верстах от Иркутска, в укромном уголочке выпивали и закусывали проезжавшие – два приятных господина. Один из них имел небольшой рост, рябое лицо, гладко выбритый подбородок и стриженные под ёжик рыжие волосы. Одет он был в голубую косоворотку и клетчатый твидовый пиджак, на ногах – белые бурки.
Другой господин выглядел пошире и посолиднее. Хорошо пошитый дорожный костюм свидетельствовал о финансовом благополучии путешествующего господина, по виду и обхождению - жителя столичного города.
На столике стояла обычная для железнодорожного буфета снедь: варёные яйца, холодная курица, тёплые щи, белый хлеб, сушки, графин с водкой и горячий чайник. У стены покоилась ручная кладь проезжавших – кожаный баул, похожий на медицинский, и вместительный чемодан. В соседней с буфетом комнате размещались почта и телеграф.
Жандармский вахмистр в кавалерийской шинели, позвякивая шпорами, уже несколько раз прохаживался мимо их столика. Жандарм чувствовал лёгкое смятение. Кто таковы? Зачем здесь, на заштатной станции? Может быть, негоцианты и явились для встречи с воротилами угольных копей? Или отстали от поезда? Да вроде нет, закусывают спокойно, не спеша.
Наконец, утомлённый размышлениями, жандарм приблизился к пассажирам. Его лысина под жаркой мерлушковой шапкой вспотела, однако снять головной убор в такой ситуации вахмистр не решался.
— Виноват, господа, жандармский вахмистр Поляков. Пожалуйте документы.
— В чём, собственно-таки, дело? – тихо спросил солидный и курчавый.
А рыжий молча полез во внутренний карман пиджака и протянул унтер-офицеру вчетверо сложенный лист. На красивой гербовой бумаге значилось, что податель сего является официальным импресарио-агентом знаменитого артиста-пилота Якова Седова. Жандарм облегчённо заулыбался, сдвинул чуть в сторону кобуру на поясе. Якова Седова в Сибири знали. Не так давно он триумфально выступал с воздушными пируэтами на аэроплане «Фарман» во многих городах – от Владивостока до Екатеринбурга. А перевозили аэроплан как раз по железной дороге.
— Яков Иваныч думает у вас выступить весной, — медленно и внушительно проговорил рыжий. — В прошлый раз не удалось, но с той поры город значительно вырос. Не меньше десяти тысяч народу, я думаю. У вас ведь тут уже до сотни шахт. Война требует много угля. Яков Седов воевал с турками, был немножко ранен. Теперь хочет с патриотическими призывами сделать гастроли в сибирских городах. Мне вот надобно с местным начальством вопросы утрясти. Да и с купцом первой гильдии Щелкуновым повстречаться.
Жандарм торопливо вернул документ, пригладил встопорщенные усики, деликатно кашлянул и осведомился у второго проезжего:
— А вы, уважаемый, тоже по лётному делу будете?
— О, нет, мы только попутчики, ехали в одном купе. Я дантист, что означает зубной доктор. Намерен в вашем городке попрактиковать недельку-другую. Кстати, как у вас лично с зубами? Не шалят? – и господин выказал намерение открыть баул.
Вахмистр вздрогнул – он боялся стоматологов даже сильнее, чем дородную супругу своего начальника.
— Спасибо, слава богу, терпимо. Спасибо. Не смею мешать. Приятного аппетита.
Через минуту после того, как жандармский вахмистр покинул буфет, в зал вошёл телеграфист и молча положил на стол перед господами телеграмму. Коба также молча положил рядом с бумагой рубль. Как только телеграфист удалился, Голощёкин схватил телеграмму и жадно пробежал глазами по неровным строчкам.
— Состав вышел из Иркутска. У нас в запасе три часа.
5
— Мои предки служили ещё Рюриковичам, - с достоинством произнёс Букреев. – И отец, и дед мой, и прадед – все были русскими офицерами.
— Ваши предки могли служить Рюриковичам, однако сперва они с ними сражались - не на жизнь, а на смерть. Ваша фамилия восходит, извините, к печенегам. Букре на их языке – горбун. По-русски Букреев – это Горбунов.
Полковник с прямой спиной сидел напротив американского изобретателя, глядел невозмутимо. Полевой мундир без единой складки облегал гибкую фигуру офицера.
— А что означает ваша фамилия, мистер Сэммер? Производное от дядюшки Сэма?
— Да, псевдоним. У южных славян есть топор особой формы – тесла. В русском языке родственное слово – тесак.
— Так вы Никола Тесла – властелин громов и молний!?
— Да, я серб, волею судьбы ставший гражданином Соединённых Штатов.
— Мне приказано выполнять ваши распоряжения, господин Тесла. Однако мне неизвестны ни конечный пункт назначения, ни особенности вашего оборудования, ни принцип его действия – ничего.
— Я привык работать один.
— Хорошо, работайте один. Однажды прекрасным утром вы скажете: стоп, приехали. Казаки выгрузят оборудование, и поезд уйдёт. Вы останетесь один. После этого вы размахнётесь и забросите за линию германского фронта вашу бомбу – через горы и леса. Так?
— Мне нужен пятьдесят второй градус. В горах. Примерно в трёх тысячах миль от Берлина. Два градуса погрешности – допустимо. Триста миль вперёд-назад – допустимо. Это на юге Западной Сибири.
— В тех местах нет железной дороги.
— В одном из вагонов – разобранный летательный аппарат. Единственный на планете. Я увидел его макет во сне, ещё учась в колледже. Но сумел построить только сейчас, на деньги русского царя. Понадобились редкие и дорогие металлы.
— Допустим, перелетим в горы. В общих словах, каковы параметры вашего… оружия?
— Вы были в Париже, полковник?
— Разумеется.
— Видели башню Александра Эйфеля?
— Не хотите ли вы сказать, что мы построим нечто подобное?
— Именно – нечто подобное. В десять раз ниже. Не тысяча, а сто футов.
— Сто футов – тридцать метров! Десятиэтажная башня в глухом краю – это безумие!
— Шесть лет назад я взорвал тунгусскую тайгу и зажёг небо над Европой, оно светилось несколько ночей. В ту пору я воспользовался башней высотой двести футов вблизи Нью-Йорка. Тогда для опытов я выбрал мёрзлый кусок материка; надеялся, что моё изобретение изменит мир, что им заинтересуются могущественные и благородные силы. Увы, этого не случилось. Сообщили, что из космоса явился метеорит. Может быть, удастся послужить людям теперь? Ведь всякая война теряет смысл, если противники смогут разрушать любые города на любом расстоянии, в первую очередь столицы. В таком случае война становится гарантированным взаимоуничтожением, не так ли?
— Так в этих вагонах башня, способная превратить Европу в ад?
— Только оборудование: медная обшивка, генераторы, резонанс-трансформатор, динамо, кабели, разрядник, ещё кое-что. Самоё башню возведём из брёвен.
— Зачем вам башня в Сибири, если одна у вас уже есть в Нью-Йорке?
— Дурацкая политика: Вильсон сохраняет показной нейтралитет. Нельзя наносить удар с территории США. Но главное – географическая широта. Нью-Йорк на сороковой параллели, а мне нужен Берлин – он стоит на пятьдесят второй. При разбросе в двенадцать градусов моё устройство не гарантирует точности попадания. Это ведь густонаселённая Европа, а не пустая тайга.
Полковник вынул из планшета карту и расстелил её на столе.
— Кузнецкий Алатау. Поднебесные Зубья. Шерегеш. Однако там нет дорог. Никаких.
— Так уж и никаких? Куда-то же мы едем?
— Это дорога в Челябинск.
— Вот видите – одна дорога нашлась. Надо свернуть с неё, и тогда появится другая. Когда она исчезнет, будем искать третью. Мы с вами, полковник, – одного поля ягоды. Я и тонул, и был погребён заживо, однажды едва не замёрз намертво, в другой раз на меня напали бешеные собаки, на охоте меня чудом не растерзал кабан. Я переболел тяжелейшими болезнями. Но, как видите, жив и полон сил. Для чего-то и кому-то я нужен? И вы хлебнули горя, прошли огонь и воду, я это вижу и знаю. Не провидение ли свело нас? Мы построим башню и остановим войну.
Серб достал из шкафа бутылку, наполнил бокалы пурпурной жидкостью. Букреев махом опорожнил бокал.
— Вы романтик, причём романтик удивительного свойства – деловитый и практичный. Готов биться об заклад, что у вас ничего не выйдет. Всей душой я на вашей стороне, господин Тесла, однако идеалисты, по моим наблюдениям, обязательно проигрывают битву, если цена победы – чья-то жизнь.
— Это доброе старое вино, - пробурчал изобретатель, смакуя напиток. – Его нельзя поглощать залпом, как русскую водку. Спорить с вами не стану, потому как в молодости дал зарок не ввязываться в азартные игры и пари.
6
Террористы тщательно разровняли гальку над зарытым зарядом. Черемхово для совершения акции они выбрали по нескольким причинам, в том числе и потому, что здесь, на угольных копях, без труда можно было разжиться динамитом. Кроме того, шахтёрский посёлок кишел ссыльными большевиками, уголовниками и прочим сбродом, явившимся на случайные заработки: уголь с началом войны стал стратегическим сырьём. Две упаковки динамита в дерюжных мешках ждали их на явочной квартире неподалёку от станции. Хозяином квартиры был эсер, шапочно знакомый Голощёкину по тюремной камере. Филипп условно постучал в ставни мрачного строения и сразу направился к дверям. В полутьме сеней ему вручили поклажу, он молча расплатился фальшивыми купюрами и быстро удалился. Капсюль-детонатор собственной конструкции дантист изготовил заранее.
— Я ж зубной техник, - прищёлкнул он пальцами. — Эти ручки привыкли к деликатной работе, — он покрутил ладонями в воздухе. — Имели дело не только с золотом, но и с мышьяком, и с гремучей ртутью. Ого-го как бабахнет – под первым же колесом локомотива!
И вот динамит упрятан под полотном, капсюль аккуратно выложен на рельсы и закреплён; ориентир - мохнатая кривая сосна.
— Теперь куда? Назад на станцию?
Коба матерно выругался – по-русски и по-грузински: сгоряча, второпях они заминировали дорогу не позади угнанной ими «овечки», а впереди – теперь путь на запад для них закрыт. А времени – в обрез. В любую минуту может появиться поезд с адской машиной.
Что делать? Заговорщики растерялись и ещё раз ошиблись: вместо того, чтобы попытаться быстро перенести заряд в нужное место и двигаться на запад, они забрались в «овечку» и повели паровоз обратным ходом на запасные пути станции Черемхово. Филипп опасливо крутил реверс, устроив внушительный зад на маленькой, неудобной сидушке машиниста, а Коба, стоя у тендера с углём, посматривал – чисты ли пути. Оба чувствовали немалое напряжение, ибо управляли паровозом впервые. Грузин в очередной раз нахмурился, глянул исподлобья на Голощёкина, прокашлялся, но ничего не сказал. Возвращаться на станцию не хотелось ещё и потому, что в момент захвата паровоза Филипп сдуру заколол хмельного машиниста, мирно спавшего в будке. Зачем?
— Извини, Коба, по инерции, - объяснил он соратнику. – Адреналин бурлит, не сдержался.
— Сам поведёшь паровоз, мизантроп чёртов, - приказал грузин. – Тебе людей бы всё рэзать.
Чувствуя вину, Филипп суетился и очень старался заменить машиниста. Вот и теперь, отогнав «овечку» в тупик, он вылез из будки, побежал к стрелке и вернул её в исходное положение – открыл магистральный путь. Подпольщики загасили керосиновые буферные фонари, прикрыли круглую дверцу в топку, чтобы из неё лишь понемногу выходил жар для обогрева паровозной будки, и впали в оцепенение.
Звери и террористы умеют ждать. Ожидание - большое искусство, и, как всякое искусство, оно доставляет истинным талантам наслаждение. Коба, угнездившись на сидушке помощника машиниста, сосал трубку, поглядывал зорко по сторонам, воображал, как очень скоро под локомотивом секретного состава вздыбятся рельсы, как гром взрыва ударит по ушам, заряд динамита вырвет стальное сердце паровоза, и в небо по красивой траектории полетят куски железа, чугунные колёса, части человеческих тел... Жарким пламенем вспыхнут вагоны с таинственным грузом.
А если при крушении не погибнет учёный иностранец – что предпринять? А ничего, решил Коба. Главное – уничтожить аппаратуру, а сам человек, каким бы учёным ни был, без инструментов не важен. Как только противник проследует мимо, размышлял Коба, нужно мчаться за ним в погоню – убедиться собственными глазами, что эшелон уничтожен. А дальше… по обстоятельствам. Главное – пустить под откос вагоны с оружием, как приказал Ленин. Война не должна останавливаться, война обязана идти до полного истощения сторон. Даже если при этом придётся погибнуть двум славным революционерам.
— Ну, жахнем мы этих засранцев, а сами как уйдём? – спросил Филипп, словно подслушав мысли Кобы. – Мы ж как в мышеловке: вперёд нельзя, назад нельзя.
— Мы не мыши. Я не мышь, и ты не мышь. Тут деревня недалёко есть – Залари называется, вёрст сорок. Добредём. Спички есть, оружие есть. Там почистим пёрышки – и назад, в богом забытую Курейку, там уж, поди, Янкель Мовшевич с нельмами нас заждался. Главное – дело сделать.
— А если не получится?
— Продолжим преследование. Сибирь велика, догоним.
В будку паровоза сильно застучали прикладом. «Диавол! – огорчился Коба. – С этими беседами…»
— Эй, машинист, - раздался звонкий голос. – Бригадир велел паровоз в депо перегнать.
Коба осторожно выглянул. Внизу, у железной лесенки, стоял солдатик – тулуп нараспашку, папаха на затылке. В руках винтовка.
— Знаю, знаю, — лениво заворчал рыжий грузин. — Тут неполадка небольшая. Сейчас исправим – и в депо.
— Эй, а ты кто таков? – удивился солдатик. – Почему не знаю? Откудова взялся-то?
В это время от вокзала, набирая скорость, с двумя локомотивами в голове мощно тронулся секретный состав. Его грохот приглушил звук выстрела из бельгийского браунинга – любимого оружия российских революционеров. Коба любил этот неказистый пистолетик – со времён лихих кавказских экспроприаций. Шести патронов в обойме ему хватало, ибо в налётах на банки главным была не огневая сила, а точность и быстрота действий.
Глупый воин упал, не вскрикнув. Состав из шести вагонов и двух паровозов, разбрызгивая искры, промчался на запад.
— Переводи рельсы! – прохрипел Коба товарищу, но тот уже и без его команды, пригибаясь, бежал к рычагам стрелки. Коба схватил лопату и принялся судорожно кидать в топку уголь. Голощёкин вернулся в будку, глянул на манометр и дал полный вперёд. «Овечка» резво побежала за уносившимся во мрак таинственным эшелоном.
7
Хорунжий Семёнов вывел из теплушки жеребца. Левой рукой он придержал узду, а правой поглаживал, любовно потрёпывал высокую шею умного животного. Скакун благодарно косил на хозяина влажным глазом. Вокруг топтались, посмеивались, закуривали казаки.
— Ероху убили! – вдруг прокричал бежавший мимо солдат.
— Стой! Кто убил? Кого убил?
— Те, двое, на «овечке»! Мы с Ерохой пошли сказать, мол, в депо гоните паровоз, а один из нагана прямо в Ероху. А другой стрелки перевёл – и за литерным.
— Кто за литерным?
— Да вот эти двое на паровозе вот только что, как стрельнули Ероху, так и устегнули со станции вот на том паровозе-от!
Хорунжий дико глянул по сторонам и взревел:
— По коням!
Казаки толпой кинулись к лошадям, выводили их из теплушки, седлали, матерились вполголоса.
Григорий Семёнов на своём жеребце первым растворился в сумраке, за ним устремились еще пятеро всадников.
Первую сотню метров казаки ехали скорой рысью при свете станционных фонарей, но за околицей оказались во мгле. Глаза медленно привыкали к лунному свету и слабому сиянию снега. Кони сбавили ход, приноравливались, чтобы попадать копытами на деревянные шпалы. Ехали цепочкой, в затылок друг другу. Покинуть полотно железной дороги не было возможности: слева и справа лежали глубокие сугробы.
Хорунжий, поднимаясь на стременах, вглядывался вдаль, однако не понукал жеребца. Никаких буферных огней впереди не светилось. Умное животное поймало темп, пошло иноходью, осторожно и быстро стуча копытами о шпалы. Казаки отстали, но Семёнов не обращал на это внимания: лишний окрик может навредить. Не дай бог, чей конь ногу сломит. Разрыв между хорунжим и основной группой казаков медленно увеличивался. Жеребец всё наддавал и наддавал ходу, он окончательно освоился на странной дистанции – по бокам блестящие рельсы, под ногами с равными промежутками гулкие плахи.
Наконец Семёнов увидел впереди огни и дым, валивший из прокопчённой глотки «овечки».
— Давай, родимый, щас, щас догоним паразитов, - шептал он в горячее ухо жеребца. И скакун ещё прибавил ходу, расстояние между преследователями и паровозом стало таять, сократилось до сотни метров, до пятидесяти… Хорунжий вынул из кобуры револьвер и выстрелил вперёд, во тьму. Затем ещё пару раз. И в этот момент, словно в ответ на его выстрелы, раздался чудовищный взрыв, рельсы со шпалами встали перед ним вертикально, подобно сатанинской лестнице на небеса.
Семёнов спешился. Подоспели казаки. Впереди пылало железнодорожное полотно и ближайшие к нему сосны. Лошади, уставшие от долгой неподвижности в вагонах и внезапной скачки, прядали ушами, скалились, шумно выпускали газы и мочились в призрачной мгле. Втягивали огромными ноздрями сладкий снежный воздух.
— Да куды ж оне уйдут! – воскликнул один из казаков. – Надобно на станцию вертаться и телеграфом предупредить – мол, преступники на паровозе, задержать, арестовать, не пущать.
— И то верно, - поддержал его другой. – Зря мы на конях сорвались. Правда, размялись. А сюда треба аварийную бригаду.
— По сёдлам! – тихо скомандовал Семёнов.
Возвращаясь на станцию, хорунжий не мог понять, отчего так горестно ноет его сердце. Ну, упустили парочку бандитов, ну, погиб местный солдатик – обычное дело. Казаки каждый день мрут, а разбойники далёко не убегут. Главное – свои целы, фронт ждёт, надобно германцев бить в хвост и в гриву.
Однако сердце ныло как-то по-особенному затаённо, страшно.
Если бы знал будущий генерал-лейтенант, атаман Забайкальского казачьего войска, последний защитник Российской империи Григорий Семёнов, что в старенькой «овечке» удирает на запад организатор убийства последнего русского царя Исай Голощёкин, что рядом с ним орудует лопатой будущий большевистский самодержец Иосиф Сталин, если бы знал эту правду хорунжий Семёнов – как бы он поступил? Наверняка повернул бы лихих казацких коней на запад, перебрался бы через объятые огнём сугробы, и скакал бы без передышки, и настиг бы подпольщиков, и покарал бы их безо всякого суда и следствия сверкающей полосой забайкальской стали – кабы знал он тогда, отчего так болит и ноет его мужицкое сердце.
Не ведал ничего этого хорунжий Семёнов и понуро возвращался на станцию угольного посёлка Черемхово.
8
Коба как заведённый швырял уголь в зев топки, а Филипп, до пояса высунувшись наружу, пытался разглядеть впереди буферные огни обречённого состава.
