Ленька

В воздухе стоит последняя предутренняя тишина, нарушаемая лишь щебетаньем птиц да редким скрипом открывающейся где-нибудь калитки.

Взяв осторожно подойник, Наталья выходит во двор. Пестрое ситцевое платье задело высокие тонкие стебли ромашки, розовые головки клевера, и холодные серебряные капли росы коснулись Натальиных ног. Утреннюю тишину разрезал пронзительный и веселый паровозный гудок — пришел пригородный поезд из Тайги.

Уже много лет так встречает рассвет Наталья. Все было привычно и дорого ей в этом начале будничного мирного дня. И даже гудки пассажирских и пригородных поездов, казалось, приветствовали ее каждое утро. Только почему-то в последнее время эти гудки стали казаться Наталье тревожными и таинственными, вселяли в нее непонятное беспокойство, будто о чем-то предупреждали или могли изменить устоявшуюся спокойную жизнь ее семьи. Может, так думалось оттого, что взрослел Ленька, и все чаще в доме заходил разговор о том, что скоро ему идти на службу в армию.

За старших своих детей Наталья не беспокоилась, трое ее дочерей уже устроили свою жизнь, вышли замуж, работают, живут отдельно, самостоятельно. Младшая дочь — Нинка — в школе учится и еще долго, а может, всегда будет жить под родительским кровом. А вот Ленька, видно, скоро уедет. Сядет вот на такой же зеленый поезд и умчит он его невесть куда. Как-то будет ему там, в чужой стороне, на военной нелегкой службе?

Подоив корову и проводив ее за железнодорожный переезд, Наталья с соседками возвращалась домой. Возле ворот услышала:

— Мама-а, Ленька дерется... — это визжала Нинка.

Вскоре встал и отец — Матвей Ильич. Ленька с ним и его школьными друзьями часто по выходным ездили на остров рыбачить. Вечерами молодежь любила собираться во дворе дома Рябининых. Ленька сидел на крыльце с гитарой, напевал свою любимую:

Тучи над городом встали, В воздухе пахнет грозой...

Ребята ему негромко подпевали. Неподалеку на скамейке сидели Наталья, Матвей Ильич и соседи, заводские друзья Рябининых.

Ленька неожиданно прикрыл ладонью струны гитары и, громко вздохнув, сказал:

— Вот все прошу Наталью Кирилловну мне пианино купить, да не соглашается. А, может, у человека музыкальный талант пропадает.

— Слышишь, мать. Опять наш сын о своей просьбе напоминает. И чего ты скупишься? — заговорил Матвей Ильич, явно поддерживая желание сына.

— Да будет вам, и слышать не хочу, — махнула рукой Наталья. — Мы-то раньше про такое и не слыхивали. А теперь совсем уж дети разбаловались. Пианино, видите ли, захотелось. Да этот черный стол с белыми зубьями половину комнаты займет, а куда я кадушку с фикусом поставлю? Да и стоит этот ящик столько, что за эти деньги двух буренок купить можно. А играть вон на гитаре и балалайке можно, — отговаривалась Наталья.

Утром после выходного Леньке принесли из военкомата повестку в армию. Вот и случилось то, чего боялась Наталья. Через три дня подстриженный и оттого, казалось, похудевший Ленька уезжал из дома. Как сейчас помнит Наталья, стоит Ленька на подножке зеленого вагона, смеется, глаза веселые, озорные. Он радостно смотрит на всех, кто стоит на перроне вокзала, кто пришел его проводить. Дома ему Матвей Ильич все сказал: как служить, честь свою не осрамить и вернуться домой достойно. И тут еще раз напомнил: служи, сынок, как и положено защитнику-воину. Наталья тихо плакала, прикрывая глаза платком.

— Ну, будет, будет, мать, — успокаивал жену Матвей Ильич, а у самого слегка подергивалось левое веко. И только Нинка держалась, как она считала сама, солидно, улыбалась и помахивала брату рукой.

— Косы береги, — крикнул смеясь Ленька, — приеду — проверю на прочность.

...Ленька писал короткие, веселые письма, о службе рассказывал мало. Поначалу только упоминал, что утром не высыпается, рано подъем трубят. И как бы между прочим сообщал, что участвует в армейской самодеятельности, в солдатском клубе и гитара нашлась, и даже пианино понемножку «приручает».

— Опять эта пианина, — вздыхала Наталья.

— Не эта, а это, — строго поправила ее Нинка.

— Баловство одно, — равнодушно, отвернувшись к окну, отвечала Наталья. — Да он, стол этот ваш черный с белыми зубьями, и в дверь-то нашу не пройдет.

— Прошел бы, — встрепенулась Нинка, ей показалось, что мать уже начинает сдаваться и мысленно прикидывает, как бы это было, если купить к Ленькиному приезду этот непонятный ей инструмент.

Однажды в письме Ленька как бы между прочим сообщил, что есть у них в полку шефы. «Самый хороший шеф — библиотекарь Вера Кленова. Эх, видели бы вы, как она играет на пианино. Это она меня учит играть. А иногда я только пою, а Вера аккомпанирует».

Это письмо не понравилось Наталье. «Видно, неспроста пишет он о какой-то Вере. А на что она ему? Будто здесь сибирячек мало! — вслух ворчливо рассуждала Наталья.

Подходил к концу срок службы в армии. К осени Леньку ждали домой. Наталья уже подумывала о том, не купить ли в самом деле пианино. Видать, не один он приедет — с Верой. А Вера играет. Без музыки-то, глядишь, затоскует девка по своему Ленинграду да и бросит Леньку.

В воскресенье после обеда Матвей Ильич надел свой лучший темно-синий в полоску костюм. По-праздничному оделась и Наталья. И пошли они прогуляться, заглянуть в магазин музыкальных товаров. Был теплый июньский день. Не спеша шли они по улицам старинного сибирского городка. Неожиданно из переулка выскочил знакомый мальчишка — Петька Снопов. Задыхаясь, одним духом он выпалил:

— Дядя Матвей, идите на площадь Революции, там митинг, народу уйма. Война! — И умчался. Ошеломленные Матвей Ильич и Наталья побежали вперед. А навстречу им шли встревоженные люди.

— Война, Матвей Ильич, — сказал знакомый слесарь. — Сейчас радио там на площади слушали. Вот, брат, дело-то какое...

Вернулись домой, включили радио... Первое, что произнесла Наталья, услышав слово «война», было имя Леньки.

— Что же теперь с ним-то будет? Как же он?

Помрачнел Матвей Ильич. С работы стал возвращаться поздно. Приходил, просматривал в газете сводки Совинформбюро, слушал последние известия по радио и молча ложился спать. А Наталья пошла на завод, быстро вспомнила токарное, оставленное когда-то, ремесло.

— Зарплату свою малую буду откладывать, вернется Леня, пианино-то надо ему купить, — сказала как-то мужу.

Все так же рано по утрам вставала Наталья, провожала до переезда соседок, гнавших к пастушонку коров. Подолгу простаивала на перроне вокзала, когда приходили эшелоны с ранеными. Их бережно выгружали на носилках и отправляли в автобусах по госпиталям, которыми заняты были теперь здания многих школ и учреждений. Иные выходили сами на костылях или с перевязанной рукой. Нет, не находила Наталья среди них своего Леньки. Писем от него уже долго не получали. И это тревожило. Наконец письмо пришло. Оно было коротким:

«Дорогие мои! Я горжусь, что на мою долю выпала честь защищать Родину. Буду бить фашистов до конца. Обо мне не беспокойтесь. И еще я вас прошу, если к вам приедет Вера, примите ее, как меня или как свою дочь».

Она приехала через неделю с эшелоном эвакуированных ленинградцев. Нинка еще спала. Матвей Ильич вторые сутки оставался на заводе. Готовилась идти в утреннюю смену и Наталья. В дверь осторожно и неуверенно постучали. Наталья приоткрыла ее и увидела высокую девушку.

— Мне нужно Рябининых, — сказала девушка дрогнувшим голосом.

— Мы и есть Рябинины, — с деланным спокойствием отвечала Наталья. Она уже догадалась, что это и есть Вера, которую «надо принимать, как дочь». Услышав голоса, соскочила с постели Нинка. Босая, в ночной сорочке, она бросилась Вере на шею.

— Что же ты стоишь, мама? — всполошилась Нинка, на ходу накидывая на себя халат. — Человек с дороги, устал, измучился, а мы ни с места. Проходите, пожалуйста, вот сюда, в комнату.

Этот день Наталья прожила в радостном возбуждении. О себе гостья рассказывала скупо. Больше — про Леньку. Отвечая на вопросы Натальи и Нинки, сообщила, что вещи ее сгорели вместе с домом после очередной бомбежки, родителей нет, росла в детдоме.

Вся семья собралась за столом. Уютно шумел самовар. Вкусно пахло свежими картофельными пирогами. Долго в эту ночь не гас свет в доме Рябининых. А на крыльце сидели две женщины — старая и молодая, за один день ставшие близкими и родными. Вера призналась Наталье, что она готовится стать матерью.

— Леня очень хотел сына! — вздохнула она. — И если будет сын, то надо назвать его отцовским именем. Леней. Ленькой маленьким!

...Прошли годы. Кончилась война. Однажды к дому Рябининых подъехал грузовик. Наверху восседал Матвей Ильич. Из кабины важно вышла Наталья. Они привезли пианино. Нинки и Веры дома не было. Вера работала в заводской библиотеке, Нинка целыми днями пропадала то в институте, то у своих подружек. Поставили пианино у стены, где стоял старый дубовый Натальин сундук, рядом с окном, как хотелось дочери.

Нинка встретила обнову веселым визгом. А сдержанная Вера буквально расцвела от радости. Осторожно, как входят первый раз в холодную воду, она тронула клавиши гибкими тонкими пальцами. Нинка пристроилась рядом. Наталья, тихая и торжественная, села на свое привычное место — за стол у окна.

Прошла первая робость, и Вера заиграла смелее, увереннее. Казалось, она забыла обо всех, кто был здесь. В комнату незаметно вошла весна. Наталья услышала звук капель с крыш, журчанье ручья, ощутила запах первых клейких листьев и голоса птиц. И вот уже цветет черемуха под окном. Ленька возвращается из школы. В белой свежей рубашке с расстегнутым воротом, он счастливо улыбается, протягивая Наталье аккуратно свернутый в трубочку лист плотной бумаги — свидетельство об окончании десятилетки...

Вера играет... За окном шелестят листья. И Наталье кажется, что это крадется Ленька, крадется, чтобы неожиданно приласкаться к матери.

Но вот музыка стихла.

— Это «Времена года» Чайковского, — чуть слышно сказала Вера.

Наталья очнулась, как от глубокого сна. И уже не было Леньки ни дома, ни в палисаднике за окном, ни на дороге...

Не вернулся Ленька домой. Он погиб, и похоронили его под Ленинградом, где и служил перед войной.

...Много лет прошло с той поры. Но еще крепко стоит на окраине города, возле железной дороги, дом Рябининых. Все так же рано по утрам встает Наталья. Выходит на улицу, привычно слушает электровозные гудки, в которые вплетаются щебет птиц, звуки новых заводов, когда-то эвакуированных в Сибирь. О многом они рассказывают Наталье, напоминают о том, как провожали они сына в армию, как ждали его возвращения. Понимала старая женщина, что погиб ее сын за правое дело, как и многие его сверстники, такие же молодые, красивые, крепкие мальчики, — чьи-то братья, мужья, сыновья.

Все так же ходит на свой завод Матвей Ильич. Только не к станку своему, а в небольшой кабинет, отведенный совету ветеранов. Там и ведет он с такими же пенсионерами, ветеранами войны и тружениками тыла бесконечную, хлопотливую общественную работу. Далеко на север, в Норильск, уехала после окончания института Нинка, врач Нина Матвеевна, поручив заботы о стариках Вере, оставшейся жить с ними. Но по-прежнему дом Рябининых полон жизни, мира и тихой радости, которую принес в него Ленька маленький. Часто летом из открытого окна, прикрытого легкой шторой, слышится музыка, берущая за душу, жизнеутверждающая, светлая. Это играет он, Ленька маленький.