Страдания Пантелеича

Ее муж, Виктор Пантелеевич, добрый и мягкий человек, был малоразговорчивый, все больше ему нравилось слушать Галину Марковну, особенно о жизни и быте народов мира. Дядя Витя работал в совхозе комбайнером. Трудился он хорошо, а в свободное от работы время любил немного выпить. И в состоянии легкого хмелька приставал к своей супружнице, как он почтительно называл Галину Марковну, с разговорами, добиваясь ее внимания и любви.

Он не мог видеть, когда жена, забывая обо всем на свете, и о нем в том числе, неотрывно смотрела любимую передачу «Клуб кинопутешественников». Все увиденное и услышанное она пересказывала своим ученикам. Но дядя Витя никак не мог понять этого. Он внушил себе, что его жена влюблена в ведущего передачи Юрия Сенкевича. И всеми правдами и неправдами старался отбить ее желание смотреть эту передачу. В их дружной семье именно из-за этого чаще всего разгорались драмы. По субботам дядя Витя принимал свои сто граммов и начинал свою борьбу с соперником.

Однажды после баньки заглянул он в гараж, где были в сборе его друзья. Немного выпили, посидели, поговорили и разошлись по домам. Дома Галина Марковна с блокнотом на коленях внимательно смотрела очередной выпуск передачи. Она записывала названия городов, какие-то цифры, события. Увидев это и услышав голос Сенкевича, который рассказывал про Мадагаскар, дядя Витя пришел в ярость.
— Марковна, а ты накормила скотину?

— Нет, Пантелеич, сейчас досмотрю, — вполголоса проговорила она, что-то быстро записывая в блокнот.

— Так… — протянул дядя Витя, — и печку еще не затопила. И ужин до сих пор не приготовила. Так ты своего мужа обихаживаешь!

Она в ответ промолчала. Но дядя Витя продолжил.

— Что, на полюбовника своего не насмотришься!

— Бессовестный, как только язык у тебя поворачивается?

— Да я своими, вот этими глазами вижу, как ты…! — отрезал дядя Витя. Он вприпрыжку подскочил к телевизору и со злостью выдернул шнур из розетки.

— Вот тебе и все! Нет твоего любовника! — Он, довольный, встал перед экраном телевизора.

— Пантелеич, прошу тебя, включи сейчас, иначе…

— Что иначе? — твердо переспросил несколько раз он.

Галина Марковна тихо заплакала, поднялась, собирая блокнот и авторучку. Она накинула на голову пуховую шаль и сняла с вешалки пальто.

— Не пущу! — завопил дядя Витя, загораживая ей дорогу.

Галина Марковна не умела ссориться. Она никогда не повышала голоса на кого бы то ни было. Поэтому в Латунном все жители, зная ее ранимый характер, относились к ней предельно вежливо и уважительно. Да и большинство односельчан были ее учениками. Дядины Витины натиски она сносила с большой горечью. «Обидно мне до слез…» — говорила она в подобных ситуациях. И в самом деле молча плакала и уходила к соседям досматривать продолжение любимой передачи. Вот и сейчас она с заплаканными, до красноты, глазами тихо постучала в соседний дом.

— Андреевна, не могу больше так жить. Уйду я от него.

— Что с вами, Галина Марковна? — засуетилась соседка, хотя хорошо знала все до мельчайших подробностей знакомые ей и всем жителям деревни причуды дяди Вити.

— Пантелеич опять оскорбил меня, — и Марковна навзрыд заплакала.

— Господи, да как же так! Галина Марковна, давайте я вам помогу, — Андреевна услужливо сняла с нее пальто.

— Проходите в комнату. Я сейчас телевизор включу. «Клуб кинопутешественников» уже идет. Располагайтесь на диванчике. Вот так, — она, словно ребенка, бережно поддерживая за локоть, проводила свою старую учительницу в зал. — Сейчас чаю принесу. Садитесь возле духовки. Я печку затопила. Ужин готовлю, сейчас ребятишки прибегут.

Галина Марковна благодарила в ответ, то и дело прижимая носовой платок к глазам. «Не могу больше я это терпеть, не могу…» — все приговаривала она. Яркий свет электрической лампы и шипение телевизора разбудили дремавшего кота, пригревшегося на диване. Он потянулся, сладко зевнул и, увидев соседку, спрыгнул с него и лениво прошел на кухню вслед за хозяйкой.

Веселый голос Сенкевича отвлек горевавшую Галину Марковну. Она озабоченно надела очки, открыла записную книжечку, взяла авторучку, приготовилась записывать. Андреевна хлопотала с чаем… Услышав в сенях тяжелое шарканье, она торопливо прикрыла дверь в комнату, где Галина Марковна смотрела телевизор.

— Где, где она? — тяжело дыша, дядя Витя ввалился в прихожую и занес с собой холод зимней стужи.

— Дядя Витя, успокойтесь, присядьте, — Андреевна приставила к порогу стул.

— Нет, не сяду. Не прощу тебя! Ты, можно сказать, семью мне ломаешь,— гневался Пантелеич.

— Да что вы такое говорите, дядя Витя? Я завсегда к вам с большим уважением, — Андреевна не могла удержать улыбки.

— Смеешься надо мной, да? — резко прикрикнул дядя Витя. — Ты за одно с моей! Свидание устраиваешь?

— Что случилось, говорите толком, не могу в голову взять, — притворилась Андреевна.

— А то не знаешь? Еще соседка называется. Прячешь мою с полюбовником!

Он присел на стул, наклонив голову, обхватил ладонями лицо и вдруг заплакал. Сгорбленные по-стариковски плечи мелко затряслись. Он сорвал с головы ушанку и сильно ударил об пол. В сенях послышалась возня и в дверях появилась голова сынишки Андреевны. Увидев дядю Витю, сидевшего у порога, он обрадовался и, не заходя в дом, весело спросил у матери: «Можно еще маленечко поиграть?» Юрка понял, что дядя Витя опять проводит разборки по поводу Сенкевича.

— Андреевна, пойми меня. Не могу терпеть ее постоянные измены, — вдруг признался дядя Витя. — Я уже не молод! И люди надо мной подтрунивают: мол, повисли на мне ветвистые рога.

— Что вы говорите? Как только могли прийти в вашу голову такие мысли? Галина Марковна работает с детьми, ей нужно все знать, на то она и учительница!

— Она мне изменяет, — не унимался дядя Витя.

— Да это же телевизор, Сенкевич ведь не живой, — сокрушенно покачала головой соседка.

— Как не живой, — встрепенулся Пантелеич. — Он что, умер?

— Кто сказал, что умер?

— Ты же сейчас сказала, что он не живой.

— Да нет, просто он в телевизоре, а это все равно, что кино.

— Если бы кино... А то он каждую субботу приходит, и она все его слушает, смотрит на него, глаз не оторвет. А меня не встречает, не приготовит еду. Уважала бы меня, сказала бы: «Витенька, садись, поешь, на тебе твои сто граммов». Я ведь еще голодный с работы! — Он опять зашмыгал носом.

— Эх, жизнь моя — копейка! Я, можно сказать, именно поэтому каждую субботу под этим делом, — и он отчаянно щелкнул себя по горлу.