Спустя много лет этот день — 22 июня остается особенным для меня. Независимо от того, где нахожусь, что делаю с утра. Это день, когда отец и старший брат, получивший аттестат об образовании, были призваны в армию. Это память о том, что было потом. Эта дата для семьи и для всего народа незабываема.
Мне было три года, когда началась война. Мы жили в замечательном украинском городе Тульчин Винницкой области. Город упоминал Пушкин в «Евгении Онегине», в нем жил Пестель и Суворов написал свой труд «Наука побеждать». Мы должны были эвакуироваться. Мама, я и два моих старших брата, десяти и двенадцати лет, поехали на телеге, но с ближайшей железнодорожной станции нас вернули — немцы были совсем близко. Мы стали жить дома, не разворачивая своих пожитков. А уже осенью 1941 года всех евреев этого города немцы собрали и погнали в концентрационный лагерь. Первые расстрелы начались на этой осенней дороге.
Лагерь смерти Печора находился в пределах сорока километров от нашего дома, нацисты его называли «Мертвая петля». Его обосновали в здании еще не достроенного дома отдыха, на высоком берегу реки Буг. Окружили колючей проволокой, поставили охранников. Охранниками были украинские полицаи. В Советском Союзе не говорили об этом, правительство не хотело раздора с Республикой Украина. А это были звери. Немцы руками этих националистов совершали все эти преступные деяния. Точно так же, как в Бабьем Яру в Киеве, когда уничтожили тысячи евреев одновременно, это делали тоже украинские националисты — с удовольствием.
В моей памяти осталась комната с нарами или кроватями и огромным количеством людей. Периодически выносили мертвецов. Врач городской больницы Белецкий сразу перешел на работу к немцам и ставил опыты: делал уколы якобы от тифа, а на утро приходил и считал, сколько человек умерло от его уколов. И мог сожалеть, что умерло меньше, чем предполагал. Я не знаю о его дальнейшей судьбе. Но в истории послевоенного Тульчина был такой случай: живодера, добровольно служившего в лагере, люди узнали на улице — и толпа разорвала его на части. Такая ненависть была.
Голод в концлагере был страшенный, постоянный. Нас не кормили, не поили. Из 40 тысяч заключенных выжило 400 человек. Наша семья попала в эту малочисленную категорию благодаря моим старшим братьям. Яша и Изя пролезали под колючей проволокой и в соседних местах выпрашивали еду, из реки приносили воду. У стоявших на том берегу Буга немцев была забава — стрелять по детям, которые пробирались к воде. Были случаи, когда полицаи их ловили, отбирали тот кусок хлеба или картошку, что они несли, били. После освобождения из концлагеря Яша пошел на фронт и погиб за месяц до Победы — 11 апреля 1945 года.
На довоенной фотографии, предоставленной героем публикации, три брата, побывавшие в лагере смерти, — Яша, Гриша и Изя
Осталось в памяти, что игрушек не было. Какая-то тряпочка, какие-то досточки — этим я играл в лагере. Помню, как в первые мирные дни мальчишки из семей, возвращавшихся из эвакуации, привозили с собой резиновые мячики. Если моему внуку или сыну рассказать о моих ощущениях от этого мячика... Это невозможно понять. Это трудно передаваемое ощущение детства. Это было такое счастье — потрогать настоящую игрушку! Владелец мяча имел непревзойденный статус.
Очень яркие воспоминания о том, как нас освободили. Это было в марте 1944 года. По месту, где находился лагерь, проходили военные действия — бомбили. Мы сразу попали на передовую. Это такое страшное чувство, когда летит бомба: кажется, что она летит на тебя! Мама взяла нас троих и побежала. И тут произошло первое столкновение с советским солдатом. Он ее обматерил: «Куда ты бежишь? Не туда!» Наши войска зашли на эту территорию. Помню, на улице стоял танк. Мы, дети, облепили машину, и из радиоприемника этого танка появились звуки. Советские звуки! Не говоря о том, что мы вообще не понимали, что такое радио, мы слышали русскую речь, музыку! Это было чудо.
Очень хорошо помню голод сразу же после освобождения. Первое, что сделало государство, — попыталось обеспечить хлебом. Были карточки. Мать могла поручить мне пойти за хлебом. Когда я нес эту буханку, выстояв огромную очередь, меня распирало от гордости, что я выполнил такую великую миссию.
Я был по приглашению в Германии и выступал перед ребятами. Самое большое, что их удивило и о чем они задавали вопросы, — что такое голод. Сытая Европа не понимает, что это. А голод — это страшенная штука. Один только голод может толкнуть человека на поступки, которые в обычное время могут считаться чуть ли не преступлением. По-моему, во время настоящего голода человек готов на все. Учитывая мой огромный, почти шестидесятилетний педагогический опыт и работу в людьми, я делаю вывод: человек совмещает в себе две противоположные, крайние вещи — самое высокое и прекрасное и самые отрицательные черты, которых у зверей нет. Но все же я считаю человека самым прекрасным созданием на земле.
Война выдвигает свои ценности. На первое место выступает желание выжить. Сама по себе жизнь имеет большую ценность. Это определяет мои взаимоотношения с окружением. В студенческие годы, примерно в 1958 или 1959 году, я был на целине в Казахстане. В то время там оставался невывезенным хлеб. Как замечательно пахнет свежеиспеченный хлеб, так же прямо противоположно, страшно пахнет гниющий хлеб. Мы, комсомольцы, раздевшись догола внутри вагона, в который сыпалось зерно, забивали его до отказа. Работа тяжелейшая, мельчайшая пыль, никаких респираторов. Но мной владело красивое, хорошее и патриотическое чувство приобщения к огромному делу! Я получил награду «За освоение целины» и горжусь ею. Хлеб для моего поколения — это значимое что-то. Это жизнь. Мне это знакомо, когда ты крошки собираешь. Когда этот хлеб с солью. А если чуть-чуть полит подсолнечным маслом — это вообще такая еда! Если было повидло, я не говорю о варенье, это деликатес. А когда с маслом и повидлом — вкуснее ничего на свете нет! У меня эти вкусовые ощущения в памяти.
Спустя 15 лет после освобождения я поехал туда. Поехал один. Я не стал смотреть место, где нас держали. Там, кстати, построили дом отдыха, как хотели до войны. Жизнь есть жизнь. Я пришел на то поле, где были массовые расстрелы. Три огромных рва, каждый размером со стадион. Два закопаны. На краю одного рва дважды стояла моя мать с тремя сыновьями, но по каким-то причинам подготовленный расстрел отменяли. Почему я туда поехал? Мне трудно ответить на этот вопрос. Это место, где ты мог лежать. Это возврат в прошлое, это страшные воспоминания. Это история, которую хотелось посмотреть взрослыми глазами. Это то, что может сделать человек с человеком, если речь идет о фашизме.
