Новосибирск 2.1 °C

«Обнимаю - твой Виктор Петрович...»

01.08.2002 00:00:00

Полтора десятка лет известный новосибирский прозаик Евгений Городецкий переписывался с Виктором Астафьевым. За годы переписки у него скопилось бесценное наследие - около сорока писем, написанных размашистым астафьевским почерком.

 Некоторые из писем с комментариями и воспоминаниями Евгения Городецкого недавно опубликовал журнал «Горница». Думаем, нашим читателям будет интересно перелистать неизвестные страницы жизни Астафьева, осенью будет год, как его нет с нами, и его очень не хватает.

- Меня он поразил с первого взгляда, - вспоминает Евгений Городецкий. - Задубелое морщинистое лицо, голос крепкий, хрипловатый. Ничего интеллектуального «писательского» в его внешности не было. А тут еще этот глаз покалеченный... Блестящий рассказчик, балагур и острослов, он любил и умел быть в центре внимания, и, когда бывал в ударе, окружающие, что называется, со смеху покатывались... В затрапезном свитерочке, из-под которого иной раз и подол рубахи выглянет, грубоватым своим голосом начинал вести одну из своих историй, которые его память содержала в неисчислимом количестве, - во всяком случае, при мне он ни разу не повторился... Иные из устных рассказов потом отливались в строки его прозы.

***

Началось их знакомство в сентябре 1972 года - на Неделе писателей России в Томской области. Расставаясь, обменялись адресами, Астафьев подарил Городецкому свою книжку с надписью. Тот, решив отдариться, уже вернувшись в Новосибирск, выслал свою - про геологов, изданную в Москве. Вскоре получил ответ - не вежливую отписку или записочку из десятка дежурно-любезных фраз, а большое, доверительное и откровенное письмо...

 Книжка про геологов Астафьеву понравилась. Отметил он прежде всего хорошее знание автором предмета (в свое время Евгений Городецкий с геологическими экспедициями исходил Енисей и Нижнюю Тунгуску), потом, работая над своей эпохальной «Царь-рыбой», Астафьев часто обращался к бывшему геологу за консультациями. В одном из писем читаем: «Большая, и очень, потребность у меня в том, чтобы ты прочел «Царь-рыбу» еще до редактуры и подсобил мне в смысле геологов, точности в описании местностей...». Или: «Когда я кончу книгу, то буду просить тебя ее прочесть с чисто меркантильной целью - чего где напутал? чего где наврал? чего где можно сделать лучше? «Посторонний глаз» тут нужен еще и потому, что так зло я еще никогда не писал, и иногда меня «заносит»...»

В декабре 75-го Городецкий получил по почте объемистую бандероль, обычную, даже не «ценную», оберточная бумага прятала под собой канцелярскую папку белого цвета с тесемками.

- Редкая мне выпала удача, - вспоминает он, - читать «Царь-рыбу» в рукописи, до редактуры, без всяких сокращений и изменений, то есть в том виде, в котором она писалась. В таком виде она и врезалась мне в память. А потом уже, читая журнальную публикацию, листая книгу, я только похмыкивал про себя - ладно, что так, могли ведь и пожестче обойтись...

Машинописный экземпляр «Царь-рыбы» с пометками Городецкого на полях теперь хранится в архиве Института мировой литературы,

***

 Но это было потом. А в год их знакомства Астафьев свою «Царь-рыбу» только начинал. Тогда же родилась и идея прокатиться по Енисею - от Красноярска до Игарки, по родной астафьевской земле. И не на рейсовом теплоходе, а договорившись с енисейскими речниками, на самоходной барже, где «в твоем распоряжении стометровая палуба, и ни души, команда занята своим делом, свободные от вахты отдыхают, можешь часами стоять у борта и никто не нарушит твое уединение».

Астафьев писал: «Насчет поездки по Енисею надо подумать. Я-то всегда готов по нему ездить и даже утонуть в нем от любви к родной земле, да обстоятельства, знаешь сам, превыше нас бывают. Надо вот роман ковырять, раз начал...»

Но к Новому году он уже присылает большое письмо на почтовой бумаге с изображением лодочки в верхнем углу и припиской сбоку: «Ентая ладья - прообраз будущего корабля, на котором мы по Енисею покатим!». Вопрос с поездкой был решен.

По Енисею они покатили в июле 73-го. Встретились в Красноярске в конце июня. Сначала заехали на родину Астафьева в Овсянку. На кладбище поклонились праху Катерины Петровны Потылицыной - бабки писателя и любимого его литературного героя. Астафьев положил на заросшую могилку букет полевых цветов. Потом знакомились с родней, большей частью уже знакомой по его книгам. Для них он сроду был Витей, Витькой, своим кровным, овсянкинским... Пожилая худощавая женщина с лицом и руками крестьянки, с выражением одновременно усталости, смирения и все ж таки внутреннего непокорства - была «та самая, что в «Мальчике в белой рубашке», только про мальчика ей напоминать было нельзя - начинала плакать...

Сели за стол. Скоро зазвучали песни. Астафьев пел самозабвенно, особенно свою заветную про тонкую рябину.

- Уже много позже, - вспоминает Городецкий, - на Оби, тоже в застолье, только полностью своем, писательском, когда с запевки Виктора Петровича спели эту песню, хорошо спели, ладно, он воскликнул, утирая слезы: «Не знаю, сколько мне Господом Богом еще отпущено, но когда помру - спойте «Что стоишь, качаясь...», и я услышу вас на том свете!».

 ...На барже Астафьев был охвачен радостным возбуждением и выступал в качестве гида - показывая Енисей и ревниво ожидая восторгов. До Игарки добраться не удалось. Но побывали на Тунгуске - Угрюм-реке, как называл ее Вячеслав Шишков. Провели двое суток совершенно одни на пустом берегу. Разбили палатку. Коротали у костра светлую приполярную ночь. Подробный «творческий отчет» о ночи на Тунгуске можно найти в «Царь-рыбе» в главе «Туруханская лилия».

- Только в действительности вместо Акима с героем-рассказчиком был я, - говорит Городецкий, - а так все соответствует, и комары нас заели, и моторки подъезжали, и красивый цветок Виктор Петрович нашел на берегу, сорвал его и положил под камень в устье реки, чтобы взять потом с собой, да собирались мы в спешке, палатку скомкали и свернули вместе с кольями и про цветок действительно забыли...

Ту поездку Астафьев потом вспоминает в письмах неоднократно: «Спасибо нам обоим, что мы все же побывали на Тунгуске. Это дало мне даже больше, чем я ожидал. Я не могу переваривать излишки впечатлений, а немногие застревают во мне целиком - Тунгуску и все, что там было, я помню всю до единого звука, и слова, и запахи даже все помню».

Перебирая фотографии (Городецкий брал с собой фотоаппарат), он теперь вспоминает моменты и подробности - трогательные и забавные. Вот Астафьев присел на валун, ладит снасть, а комары всю спину облепили... Вот с помощью «автоспуска» оба запечатлены у вечернего костра... Вот Астафьев кормит хлебом лохматых разномастных лаек - в энцефалитке навыпуск, в спущенных броднях, выглядит заправским экспедиционным бродягой - на лице широкая астафьевская усмешка...

- За двое суток, что мы провели на Тунгуске, - вспоминает Евгений Александрович, - отошел он от нервного напряжения, обмяк душой, повеселел, хотя и умотался физически, отвыкший от бивуачного образа жизни...

***

К 60-летию Астафьева «Сибирские огни» заказали Городецкому материал. Он обратился за разрешением к Астафьеву использовать для публикации письма, и такое разрешение получил. Когда статья была готова, послал Виктору Петровичу машинописный экземпляр. Статья понравилась...

А когда в августе того же года «имел быть» юбилей - пятидесятилетие Евгения Городецкого, Астафьев откликнулся большим дружеским посланием. К тому времени он уже вернулся в свою родную Овсянку и писал оттуда. Письмо было очень доверительным, почти исповедальным:

«...обнимаю тебя в день пятидесятилетия и хочу утешить: трудно только первые полвека, а потом уж ничего, потом уж само собой как-то катится уперод, и время, и тело, и душа, и пис. дела, и дети куда-то деваются, и жена отдельно спит, не пристает с разговорами о проблемах соцреализма, и париться в бане нельзя, курить тоже, и выпивать вредно, ну и т. д. и т. п. Блаженное времечко! Даже помочиться и то не манит, а уж по-большому сходить - праздник, осанна, марш Мендельсона надо заводить в честь такой победы!

Только и остается - думать, но об чем? Вспоминать старые грехи и наслаждения? И сожалеть, что и того, и другого мало накопилось, как-то пустоват рюкзачок, да и дыроват, как горькие луковицы, выкатились из памяти и из заплечного багажа нищенские воспоминания о радостном-то, и оказалось лишь детство, малые дети, внуки и несколько добрых, прекрасных женщин, пожалевших и приласкавших тебя на этом кочковатом пути. Еще и еще, и еще кланяюсь тем женщинам и люблю их сейчас больше, чем когда-то, и думаю, что для них, уже старых, больных и усталых, сделать? Чем отблагодарить за редкие минуты так и не понятого, не оцененного тогда, на скаку, на бегу, счастья?

Только и остается, что на бумаге не обливать их говном, и если даже они были кем-то обваляны в помоях и говне бытия, облизать их собачьим, преданным языком и показать людям в таком виде, в каком представил их нам Создатель. Много у меня будет бабенок в военном романе (ВН: речь идет о романе «Прокляты и убиты»), будут и лихие, и блядовитые, и «изменщицы», но, думаю, Бог, вложивший перо в мою руку, убережет меня от зла и поклепа на женщин, которыми так отличается современная «молодая» литература и что совсем уж горько - поэзия, та самая поэзия, в которой брошенный женщиной мужик имел благородство пожелать ей: «так дай вам Бог любимой быть другим!..»

Дичаем, видно, не медленно, а ускоренно и верно?..

Ну, живи долго! Здоров будь сам, и, главное, пусть дома все будет хорошо. И пусть мир над головой и в душе царит, и чтоб в будущем году в Туруханск съездить.

Обнимаю - твой Виктор Петрович...»

Но в Туруханск ни в будущем году, ни позже они не съездили. Астафьева захлестнула работа над военным романом, да и широкое признание ко многому обязывало... Подробные обстоятельные письма уступили место дарственным надписям на присылаемых книгах и почтовым открыткам.

А в день своего 60-летия Городецкий получил от Астафьева (вот память была у человека, удивляется он) дорогой подарок: «Царь-рыбу», вышедшую в Красноярске в первозданном виде, без правок и купюр. В книгу была вложена открытка: «Дорогой Женя! Наконец-то издал целиком «Царь-рыбу» - свобода, бля! - и счел своим долгом тебе, как соучастнику и в какой-то мере соавтору, послать книгу...».

- Знаю, что, работая над своим военным романом, - говорит Городецкий, - Виктор Петрович состоял в переписке с однополчанами и со многими ветеранами Великой Отечественной. Может, найдется человек, который все его письма сведет воедино...



Вам было интересно?
Подпишитесь на наш канал в Яндекс. Дзен. Все самые интересные новости отобраны там.
Подписаться на Дзен

Новости

Больше новостей

Новости районных СМИ

Новости районов

Больше новостей

Новости партнеров

Больше новостей

Самое читаемое: