В спектакле, поставленном по эротической поэзии, не было ни поэзии, ни эротики…

О гастролях театра пластической драмы «ЧелоВЕК»

Один мой приятель уже четвертый год обитает в Окайяме и до сих пор жалуется, что никак не может приспособиться к японскому ритму. Говорит, что люди там живут очень вдумчиво и слишком медленно. Будто спешить им некуда, будто впереди — вечность. Что поделать, Восток, как известно, — штучка утонченная, толстокожему европейцу его аромат не распробовать, как ни старайся.

Спектакль «Мотыльки» театра «ЧелоВЕК», поставленный «по мотивам эротической поэзии Древнего Востока», дал возможность мне, рожденной и выросшей в Сибири, вдруг почувствовать себя жителем Европы. Придется констатировать, что того, на чем настаивает ныне омский, а в прошлом улан-удинский театр — а именно, «стыка культур Запада и Востока», — не произошло. По крайней мере, в сознании отдельно взятого зрителя.

Лубочная Россия — это медведь в кокошнике с хлебом-солью в одной лапе и бочонком икры в другой. В переводе на японский это будет выглядеть так: тонкие цветные ткани, фонарики, кимоно, блестящие мечи, длинные шпильки, по вееру в каждой руке и обязательное харакири в финале (а лучше — два). И все это — под медитативную музыку, обильно сдобренную чириканьем синтезаторной птички или подвываниями синтезаторного же ветра. Весь этот восточный колорит, пересыпанный к тому же штампами чисто театральными (появление героев из клубов дыма, например), присутствовал в спектакле в таких объемах, что его хотелось немедленно развести в пропорции один к десяти. Кроме того, все происходило невероятно медленно и тягуче. За исключением, пожалуй, одного-единственного ироничного динамичного номера — танцоры мерялись шестами (или жезлами?). И к тому, чей шест оказывался длиннее или толще, сразу неслась стайка заинтересованных девушек. В общем, сюжет понятен. Эта сцена, кстати, оказалась единственной, сорвавшей аплодисменты. Хотя все остальное тоже было про любовь. Но уже без тени иронии. В теории это была эротическая лирика, постепенно переходящая в драму, а потом — трагедию, но…

Удивительное дело, но в спектакле, буквально нашпигованном танцами, символизирующими любовные чувства на всех стадиях их развития, эротики (подразумевающей чувственное восприятие) не оказалось ни грамма. Пошлости — тоже. Даже в тех сценах, где герои демонстрировали чудеса гибкости и изворотливости, педантично изображая самые невероятные па из Камасутры — нечеловечески изгибаясь, но упрямо продолжая держать в контакте паховые области. По идее, это должно было волновать. Но — увы!

Объяснение этому загадочному факту нашлось только одно — великолепная пластическая подготовка актеров. Такие навыки и умения грех не продемонстрировать — в результате практически все время спектакля «челоВЕКи» двигались подчеркнуто необычно: передвигались с места на место, как правило, на одной ноге; застывали в неестественных позах; сплетали многосуставные конечности в немыслимые клубки… Очень эффектно — и совершенно не по-«человечески». Люди так не ходят, люди так не умеют.

И тот факт, что эти странные существа на сцене принадлежат к тому же биологическому виду, что и ты сам, как-то быстро забывается. В результате постельные сцены двух в черном и белом кимоно воспринимаются примерно так же, как любовные игры бабочек-голубянок: наблюдать забавно, но с собственной жизнью как-то не ассоциируешь, потому — не волнует. Ситуация осложняется еще и тем, что у бабочек не всегда сразу понятно, где самец, а где самочка — так же, впрочем, как и у омских «мотыльков» (одинаково хорошо натренированные тела, минимально различающиеся костюмы, длинные волосы, собранные в пучок с торчащими шпильками… с восемнадцатого ряда о половой принадлежности актеров оставалось только догадываться — ну или допускать, что если двое танцуют «про любовь», то один из них — самец, а другой — нет).

И даже эротическая поэзия Древнего Востока не спасла. По одной простой причине — ни одной поэтической строки в спектакле так и не прозвучало. Хотя во всех «официальных документах» поэзия значилась как литературная первооснова. Последние лет двадцать много говорят о том, что в театре — «эра инсценировок», что пьес нет — вот и приходится переводить на язык сцены романы, повести и поэтические миниатюры… После каждой, буквально каждой инсценировки разгораются жестокие споры по поводу «изнасилования первоисточников», искажения идеи, упрощения текста… Театр «ЧелоВЕК» в этом упрекнуть нельзя — тут идея постановки «по отдаленным мотивам» доведена до логического финала — и уже не придерешься, ибо не к чему. Создается впечатление, что однажды режиссер услышал, предположим, хокку… и подумал: «А почему бы не поставить эротический спектакль с восточным колоритом?» Вот и весь мотив.

Впрочем, одно стихотворение все-таки было, в аннотации к спектаклю: про то, как «мотыльки летят на свет, а мотыльки в огне любви сгорают». Еще один штамп — уже даже не в восточную, а в общечеловеческую коллекцию «самых употребительных образов».

Впрочем, все это мелочи по сравнению с теми чудесами, которые вытворяют со своими телами гуттаперчевые актеры «ЧелоВЕКа», и потрясающими костюмами, в которые эти тела облечены. Это действительно впечатляет. Такие краски, такая фантазия, все блестит и переливается, и каждый танец, по сути — акробатический этюд, каскад трюков… Красиво. Зрелищно. Эффектно. Экзотично. И, в конечном счете, просто обязано обеспечить успех у публики — и переаншлаг в ДК железнодорожников это лишний раз подтвердил.

«Мотыльки» показали, что спектакли театра «ЧелоВЕК» — беспроигрышный вариант. Актерам с такой подготовкой, в принципе, не нужна литературная основа, не нужна музыка, не обязательна режиссерская идея… Возможности тела плюс костюм — этого вполне достаточно, чтобы зал ахнул и замер — так же, как в цирке во время особо патетических моментов акробатических или пластических номеров. В театре движения актеров — инструмент, который работает на спектакль: на идею, на конфликт, на характер. Когда спектакль становится поводом для демонстрации физических возможностей актеров — он превращается в представление, в цирк. В искусство, обреченное на аншлаг.

«Чем пестрее публика, тем больше отпадает моментов, одинаково интересных для всех. Найти пьесу, захватывающую широкий круг публики, теперь гораздо труднее, чем раньше. Остается одно средство: понизить культурный уровень предлагаемых наслаждений. Дрессированная лошадь или жонглер всегда соберут больше публики, чем пьеса Ибсена, не только потому, что публика некультурна, но гораздо скорее потому, что на вопросах эквилибристики и дрессированных животных возможно меньше разногласий, чем по поводу пьесы Ибсена. Каждый из посетителей цирка, в отдельности взятый, интересуется массой вещей, но собранные в количестве многих тысяч, эти завсегдатаи цирка скорее всего сойдутся на жонглере», — писал в 1911 году культуролог Карл Тиандер, сетуя на меркантильность современного ему театра. С тех пор, пожалуй, мало что изменилось: «Если один критик заметил, что XVII век был в истории театра эпохой великих драматургов, XVIII век — эпохой великих актеров, а XIX век — эпохой эффектных постановок, то он отчасти и прав, но к эффектным постановкам нужно было бы еще прибавить милитаристические, порнографические и патологические темы, — тогда он бы сказал всю правду».

Список тем от XIX века к XXI все-таки меняется. Японская тема, например, сейчас гораздо актуальнее милитаризма — но в целом принцип работает. И стремительно входящий в моду пластический театр вообще, и «ЧелоВЕК» в частности — с его эффектными постановками, яркими костюмами и бесспорной пластикой, кажется, выступает в амплуа того самого объединяющего многих «жонглера». На котором имеют шанс сойтись: любители современного театра, любители балета, поэзии, танцев, восточных единоборств, Мураками, Кобо Абэ, женских и мужских тел, Сун Дун По, художественной гимнастики, эротики во всех ее проявлениях, любители «чтобы было красиво» и так далее, и так далее…

P.S. «Успех спектакля очевиден и неизбежен, что неоднократно подтверждено горячим приемом у зрителей, оценивших характерный разрез глаз, актерский профессионализм, извечную японскую тему и крылья…» (из аннотации к спектаклю).