Вражеский крейсер «поймала» семнадцатилетняя радистка

Контрразведка великой войны

Воспоминание разведчика Великой Отечественной

Такой Энгельсина Григорьевна ушла на фронт

— Это был 1943-й. Помню, что почти сутки сижу на рации. В наушниках шум сплошной, треск. И вдруг слышу, как сквозь пелену гула что-то запищало. Это длилось всего несколько секунд, какое-то мгновение, но записать все же успела. Текст мой расшифровали. А затем выяснилось, что я «поймала» немецкий крейсер, который наши тут же и разбомбили. После этого генерал Александров вручил медаль Нахимова. Помню этот миг, как будто это было вчера.

Сейчас Энгельсине Григорьевне Писаревой 81 год. О войне она вспоминает очень часто, и особенно в канун Дня Победы. Родилась в знаменитом Кронштадте. Для нее и ее земляков боевые будни начались еще в 1939 году, когда фашисты бомбили город, а жителям приходилось спасаться в бомбоубежищах. Правда, длилось это недолго, но морально кронштадтцы к Великой Отечественной подготовиться успели. Поэтому, когда 22 июня грянул гром войны, 16-летняя девчонка, дочь военного, не сомневалась, что должна помочь своей стране. Энгельсина пошла на курсы радистов-разведчиков, а потом попала в Первый Береговой радиоотряд.

— Запомнила голод. 125 граммов хлеба на весь день, как праздник — оладушки из вымоченной горчицы. Но это было еще ничего. Самое страшное увидела, когда нас, начинающих радистов, отправили из Кронштадта в Ленинград. Голод, мороз, мертвые на улицах, их уже некому было хоронить. Но решимость победить была нечеловеческая. Отсюда и силы брались вставать на вахту в 6 утра, а возвращаться за полночь. То, что мне было всего 17, считалось в то время нормой. Помню, среди нас была женщина по имени Маша, единственная замужняя. Как мы потом узнали, она даже своих троих детей оставила с матерью, а сама пошла в радисты, чтобы хоть как-то помочь фронту.

Боевая во всех смыслах бабушка и пробабушка

Родной Энгельсины Григорьевны — Первый Береговой — назывался радиоотрядом, хотя официально относился к разведке. Располагались перехватчики в казарме, далеко от Балтики, но опасность нападения все равно не исключалась. Винтовка всегда была рядом с «телефуном», так называли между собой огромные, размером с самих девчонок-радисток, немецкие рации. Энгельсина ловила немецкую морзянку, хотя язык толком-то и не успела выучить. Другим перехватчицам приходилось слушать, как переговариваются шведские и финские крейсеры с линкорами. Порой пойманные две-три буквы оказывались лучшим подарком молоденьким радисточкам.

О девичьих радостях пришлось забыть, как и о личной жизни. Романы крутить не полагалось, общаться — общайся, а остальное — после войны. Да и не до этого было. Вот так и дружила — ходила со своим будущим супругом, переводчиком Борисом, вокруг казармы. О том, что это любовь, позволили себе признаться только после Победы.

Жизнь подчинялась строгому распорядку. Все время — на рации, на учебе, либо в охране. Зимой одежда девчоночек для караула — тулуп и валенки — весила больше их самих. Толкни — упадут. Из развлечений оставались только песни. Энгельсина Григорьевна не может забыть новогоднюю ночь 44-го года:

— На праздничном столе хлеб да сэкономленный кусочек масла. Боевые сто граммов и табак отдавали ребятам, нам это было ни к чему. Кормили нас обычно «канадским рисом» — перловкой. Варили из нее суп или кашу, так что к столу «подавать» надоевшую крупу не стали. А главным блюдом у нас были… песни. Обязательно — «Землянка» и все «шульженковские». На войне песни Клавдии Шульженко воспринимали как-то особенно, душу они грели, о мирной забытой жизни напоминали. После таких песен хотелось еще больше любить нашу страну и наших людей, приблизить Победу всеми силами.

После войны Энгельсина Григорьевна вышла замуж. Вскоре родились дети — три дочери: Татьяна, Ирина и Елена. Затем большая семья Писаревых перебралась в Красноярск — в местный КГБ перевели мужа бывшей разведчицы. А уже оттуда переехали в Новосибирск. Все дочери закончили НИИЖТ. Затем на свет появились внучки, которые сейчас повзрослели, но не забывают свою боевую во всех смыслах бабушку.