— Я деревенский парень, родился в деревне Малиновке на Алтае. А через годы играл в спектакле «Свадьба в Малиновке», и моя мама очень любила ходить на этот спектакль, потому что он ей напоминал о детстве. У меня необычная актерская судьба. Я был страшным заикой. В три года меня потеряли в деревне, в леске, который был рядом с огородами. Гулял с сестрой, она отвлеклась, и я убежал. В общем, переночевал как-то в лесу. Что со мной было, я не помню. Утром пришел домой, и все ахнули: я стал заикаться.
Когда меня спрашивают, мечтал ли я в детстве стать артистом, мне смешно. У нас в деревне не было электричества, радио, да к тому же я был страшным заикой. Какая там мечта? И только в 1942 году к нам в деревню привезли изможденных ленинградцев. Одна из эвакуированных стала в нашей школе директором. На школьном вечере она прочла нам стихи фронтового поэта, положенные на мелодию «Крутится, вертится шар голубой». И до того меня это захватило, что на следующий день я с нашим деревенским гармонистом повторил ей все слово в слово. Она чуть ли не прослезилась и сказала: «Ваня, это же открытие! Здорово, что ты запомнил и хорошо исполнил. Но самое главное, представляешь, ты же не заикаешься! Тебе надо петь и стихи читать».
Через двадцать лет, в 1962 году, наш театр музыкальной комедии гастролировал в Москве и Ленинграде. И открывались гастроли моей пьесой «У моря Обского» — о строительстве Академгородка. Потом ее поставят в десяти театрах страны. Но самое главное, я разыскал в Ленинграде ту самую учительницу Клавдию Разумовскую и пригласил ее на представление. Она плакала и говорила: «Никогда бы не подумала, что из нашего деревенского Ваньки-заики получится человек, который пригласит меня на свой спектакль. И не где-нибудь, а в Ленинграде».
«Севастопольский вальс». Фото предоставлены Новосибирским музыкальным театром.
Когда мне было 12 лет, я выступал в Барнауле на смотре художественной самодеятельности с собственным сочинением о Зое Космодемьянской. Меня семь раз вызвали на бис. Читал я со стула — был тогда маленького роста. По итогам смотра меня даже пригласили в студию при Барнаульском драматическом театре. И может быть, моя судьба сложилась бы совсем иначе, но я убежал. Было страшно, что все поймут, что я заикаюсь, и в театр не возьмут.
Однажды к нам на радио обратились матери детей-заик. Они откуда-то узнали, что есть такой актер, который на сцене не заикается. Я с ними разговаривал около часа, и никто и не подумал, что у меня есть такие проблемы. И вот я им рассказывал, чему нужно учить детей, чтобы они не заикались. В общем-то самое главное — приучить ребенка не спешить. Это значит не волнуйся, думай, что говоришь, и произноси слова нараспев. Меня учили, что говорить надо всегда «для балкона» — будто я разговариваю с людьми, сидящими высоко. А еще для тренировки нужно говорить так, как будто не слышишь своего голоса. Знаменитый оратор Демосфен уходил к морю и говорил там, чтобы себя не слышать.
Про войну, Победу и якорь на руке
— Что за татуировка на левой руке? Я ее сделал в четвертом классе — детская глупость. Это якорь и год моего рождения — 1929-й. Кто из детей не мечтает о море! У нас в деревне был парень, который делал татуировки. Во время войны в глухой деревне это было модно.
Помню, мне в школе сказали, что пришла похоронка на папу. Мой мир перевернулся, когда это произошло. Я подумал, что не может этого быть. Уже через годы учительница мне рассказывала: «Я смотрела на тебя, и лицо твое все время менялось». Была осень, ноябрь, снежок шел. Дома мама рыдала. Когда ее увидел, все понял окончательно. В то время похоронки шли одна за другой.
В нашей деревне, на МТС — машинно-тракторной станции, был радиоприемник, и вся деревня сбегалась слушать новосибирскую передачу «Огонь по врагу». Вели передачу слепой баянист Маланин и актеры из Александринки, которые работали тогда в Новосибирске, Шмельков и Ветерков. «Играй, мой баян, и скажи всем врагам, что жарко им будет в бою…» А я отцом очень был приучен к газете, в то время была «Алтайская правда», а до нее, кажется, «Советская Сибирь».
«Ночь в Венеции». Фото предоставлены Новосибирским музыкальным театром.
Детей никто не заставлял работать во время войны. Колоски собирать шли, потому что не хватало хлеба. Было понимание, все жили фронтом, войной. Вечно отправляли посылки на фронт, кисеты — прямо от школ и класса. Такое движение было массовое. Я бы не сказал, что сами мы голодали, у всех же были свои огороды. Конечно, были люди и недовольные. Но в основном каждый знал, что у него кто-то на фронте — брат или отец. И это шло от сердца.
Вы не представляете, как мы радовались, когда вышел документальный фильм «Разгром немцев под Москвой». Это было такое событие! Потому что с ужасом ждали: вот-вот захватят Москву. А после этого разгрома вера у людей окрепла: все равно мы победим! И День Победы я помню очень хорошо. Мы работали в колхозе. И вдруг видим, с возвышенности спускаются с флагами и цветами люди и идут к нам. О Победе в первую очередь сообщили работающим людям.
От токарного станка до консерватории
— В 1943 году я окончил семилетку. Шла война, папа погиб на фронте. Остались мама и две сестры. Учиться дальше я не смог, а ехать куда-то поступать нельзя — семье нужно помогать. Четыре года я работал в колхозе. Но потом решили, что надо мне обязательно ехать учиться, не важно где. Поступил в Новосибирский авиационный техникум и стал заниматься в Доме офицеров в самодеятельности. В 1949 году меня услышали представители Ленинградской консерватории. Они специально проезжали по Союзу, после войны было плохо с мужскими голосами — погибли мужики на фронтах. И меня пригласили. Я бросил третий курс в авиационном, сдал экзамены, но не в саму консерваторию, а в музыкальное училище при ней, потому что у меня не было десятилетки.
Всегда хотелось чего-то героического. Когда меня приняли в авиационный техникум, в деревне я всем гордо говорил, что буду конструктором. Заливал… На самом деле я учился на технологическом отделении в группе ХОМР — холодная обработка металлорезанием. Токарные станки то есть. Мне это было, конечно, неинтересно. Поэтому я и пошел в Дом офицеров и начал учиться петь.
«Вольный ветер». Фото предоставлены Новосибирским музыкальным театром.
Только закончил первый семестр, меня вызвали в военкомат и направили на флот на пять лет. После войны служили долго. Думаю: все, жизнь рушится. Но через несколько месяцев вызвали в политотдел и взяли в ансамбль песни и пляски Балтийского флота. Я продолжал учиться в музучилище. Потом был Пятигорск, а затем пригласили уже в наш музыкальный театр, в нем я проработал 60 лет, с самого основания. Там же стал заслуженным, затем народным артистом, писателем и драматургом.
«Ветры весенние» — это была вторая пьеса, которую я написал с композитором Левашовым, автором «Бери шинель, пошли домой». Он был раньше руководителем Сибирского хора, потом хора Пятницкого в Москве. Этим спектаклем мы открывали свои гастроли в Целинограде, центре целины на тот момент. На заключительном гастрольном концерте представители местного обкома вручили мне как автору этой пьесы медаль. Пьеса была о новых веяниях в селе, потому так и называется. А вообще обыкновенная любовная история: она полюбила агронома, он приезжий, а у нее уже была такая история с приезжим, который ее обманул, она думала, что и этот такой же, и так далее. Пьесу эту потом поставили и в Москве, в учебном театре ГИТИСа.
Про любовь, искусство и не искусство
— Жена приехала к нам в театр из Оренбурга, скрипачка. Раз увидел, два… Затем были гастроли, познакомились ближе. Когда сын родился, всерьез думал: «Когда же я его воспитаю? Я ведь уже старый — мне 46 лет!» Сейчас у меня уже восемь внуков, весной будет девятый.
Написал четыре пьесы, есть книга стихов. Был председателем СТД Новосибирска, работал в театре музыкальной комедии, теперь вот Новосибирский классический театр. Мне он очень нравится, потому что очень ценно и дорого, что здесь ставят настоящего Чехова, Гоголя, Вампилова. Здесь идут от автора. Ведь сейчас у нас засилье спектаклей, которые, увы, уже никакого отношения к автору не имеют. Кровь, зависть, убийства — это все не искусство. Это нужно для того, чтобы побыстрее захватить зрителя. Искусство — это душу человеческую открывать. У меня всегда в жизни было так, что мне приятнее было дарить, чем принимать подарок. Приятно видеть улыбающиеся лица. И хочется, чтобы человек после твоего спектакля ушел, став чище, радостнее, добрее.
