«Я родился в Новосибирске, жил в районе площади Маркса. Все воспоминания о детстве светлые. Расцвет советских времен, всплеск благополучия. Наш район был довольно хулиганистым. Там, где стоят торговые центры, был пустырь, на нем происходили массовые столкновения старших ребят. Мы им завидовали: они взрослые, дерутся, курят, у них девушки. Я вот сильно переживал, что между передними зубами у меня щели нет: тогда было модно сплевывать сквозь зубы. Расшатать, что ли, думал, себе зубы?
Мы знали, что где-то, в неопределенности, существуют наркотики. Единственное место, где с этим как-то столкнулся, — армия. Мой друг был санинструктором, у него оказалось несколько ампул неучтенных. «Хочешь?» — говорит. Я отказался. «И я не хочу». Вот, собственно, и все.
Помню первую поездку в метро. Мы с друзьями ухитрились проехать до официального открытия, узнав, что начали ходить тестовые поезда. Спустились на «Студенческой» — турникеты стоят открытые, никакой платы не берут. Кстати, тогда были не жетоны, а пятаки — проезд в метро по всей стране стоил 5 копеек. В вестибюле нас спросили: «Вас пригласили, ребята?» Мы утвердительно закивали. Пропустили. Зашли в вагон вместе с группками таких же возбужденно-радостных людей — почетных строителей и прочих уважаемых горожан, которых пригласили на первые поездки. Поехали, но до выезда на мост вдруг остановились в тоннеле. Начали отпускать черные шутки: мол, на этом жизнь наша и закончилась. Но тут поезд снова тронулся, домчал нас до Красного проспекта. Ощущения были непередаваемые.
Я шел в армию в 1986 году, когда впервые начали призывать людей, имевших судимость. В моей части из Новосибирска служили 44 человека, из них только двое не имели проблем с правоохранительными органами. Поэтому у меня было два опыта — армейский и зоны. Это хорошо. Я понял, что есть поступки, которые совершать нельзя. Лучше пусть убьют, но этого не делай. Гораздо страшнее бытовая среда. В армии все на контрасте, а на гражданке — полутона: не поймешь, это друг или не друг. Там одного поступка достаточно, чтобы понять, можешь этому человеку доверять или нет.
Я считаю, армия меня человеком сделала. До того момента я главное еще не уяснил — как жизнь устроена, что можно, что нельзя, какова цена поступка. Мамочки, которые боятся сыновей в армию отправлять, они правы, что может что-то плохое с ребенком случиться. Но у юноши, который не оказывался в ситуации, когда один неосторожный шаг приведет к катастрофическим, абсолютно необратимым последствиям, неважно, реальна опасность или нет, откуда тогда будут мужественность и ответственные позиции? Если ты эту школу прошел, дальше намного легче жить.
Человек от животного отличается культурой, а культура хранится через историю. Исторической памяти нет — и человека нет.Сейчас государство гораздо сильнее определяет взгляды на историю, чем это было, допустим, в годы перестройки. Если человек просто потребитель, через федеральные каналы ему вкладывают в голову то, что нужно тем, кто их контролирует. Но возможности для исследования не закрываются. Наряду с полной ахинеей публикуют и очень хорошие вещи. Но это всегда так.
У нас много сложностей, которых были лишены народы, живущие в более мягких природных условиях. Но зато у них нет целого ряда преимуществ, которые имеем мы. Душа может разворачиваться в любую сторону.
У нас не загадочная русская душа, а малопредсказуемая. Степень спонтанности нашей реакции гораздо выше, чем у представителей других европейских народов. Мы-то себя понимаем, знаем, где взорвемся, заплачем, возрадуемся. Но это не совпадает с типичными реакциями европейцев.
Главное слово нашего времени — «успех». А мерило — деньги. Это точно не в традициях нашей культуры.Меня удивило, что уровень социальности государства в европейских странах намного выше, чем это представлялось снаружи. Там люди живут и создают условия жизни для других. Прибыль — это вопрос, как устроить свою жизнь, а не самоценность. А у нас прибыль есть — больше ничего не надо.
Образование теперь — это рынок. Об этом прямо говорят государственные чиновники. Нынешняя система образования способствует социальному разделению и не способствует выдвижения таланта наверх. Школа работает не на открытие социальных возможностей человека, а на то, чтобы создать ряд сложностей и препятствий к развитию. В зеленом возрасте ребенок вынужден встать на определенную колею — выбрать профильный класс, — из которой выскочить очень сложно. Допустим, учился как гуманитарий, а после школы — бах! — понял, что он технарь, в НГТУ потянуло. Если образование, которое я получил в школе, позволяло быстро отреагировать на изменение желаний, то у современного ребенка на это понадобится больше усилий, времени и денег.
Дети всегда находятся в опасности. Просто характер опасности меняется.Мужчины — больше охотники, а женщины — собиратели. Мужчине важнее догнать. Иногда даже результат этой погони не очень важен и интересен.
Мужчина живет с ощущением, что каждый его шаг неизменен. То, что ты сделал, это на века. И тогда возникают и ответственность, и мужественность, потому что ты понимаешь, что просто так не можешь это переделать. Но мужчины стали менее мужчинистые. Социальное равенство, которое возникло в XX веке, породило это автоматически. Как только женщинам дали возможность взять все в свои руки, они, исходя из своей склонности собирать, взяли и мужчин.
Чтобы черному распространяться, помощь не нужна. Оно само заполняет пространство. А белое надо постоянно, как воздушный шарик, подкачивать.Любовь — состояние, в котором ты чувствуешь себя идеально. Лучшего быть не может, ты хочешь, чтобы это длилось. Когда речь идет об измене — этого точно нет. Как можно уйти от того, чем человек доволен, ради чего он многим жертвует? Отношение к семье специфическое — как к месту работы. Сегодня в одном месте поработал, нашел лучше условия — перешел на другое.
Новосибирск — город, который пронизан безрелигиозной атмосферой. Я бы не сказал, что атеистической, но в жизни нашего города религия и то, что с ней связано, никак не влияет на городскую атмосферу. Это плохо, потому что нет определенной системы ценностей. В этом смысле атеизм лучше безрелигиозности».
