Новосибирск 3.2 °C

«Баунти» - райское наслаждение

25.06.2001 00:00:00

Известно, что «мятеж не может кончиться удачей». Никогда! Ибо - «в противном случае его зовут иначе». Это уже протест, революция, восстание... А то назовут по месяцу - октябрем или маем... Пусть так. Речь пойдет о самом романтичном мятеже из всех, когда-либо случавшихся на борту военного корабля в океане, вдали от родных берегов

 В Адамстауне, на тонкой дощатой стене, за которой неумолчно гудит Тихий, или Великий, океан, висит его литографический портрет, неумело раскрашенный цветными карандашами, и старичок в бейсбольной шапочке с переломленным козырьком, с выгоревшей эмблемой неведомой судоходной компании, шамкая беззубым ртом, говорит мне про него, что он был великим капитаном - капитан-лейтенант Уильям Блай. И если б не характер... Гнусный у него был характер, а потому команда вверенного ему корабля, все пятьдесят человек экипажа, хирург Томас Ледворд, с которым он поссорился, ученый-ботаник Дэвид Нельсон, член Королевского общества, которого он называл дураком, и плотник, просто корабельный плотник мистер Перселл, которого он грозился выпороть, тихо ненавидели своего капитана.

Морская служба не сахар, тем более в те далекие времена, когда уходили в плавание на несколько лет, месяцами лежали в дрейфе, дожидаясь попутного ветра; под окрики боцманов карабкались вверх - ходи веселей! - на тридцатиметровую качающуюся высоту по мачтам, ставили паруса; ели вонючую солонину, замачивая ее в морской воде - пресной всегда не хватало, ее выдавали по две, а то и по одной кружке на день и пили, заткнув нос пальцами, - так она воняла; цинготными зубами жевали сухарные крошки, перемешанные с крысиным пометом. А тут еще капитан чуть что - тычет кулаком под нос. Так что поднадоевшая всем реклама не стыкуется с реальной жизнью.

«Нежная, сочная мякоть кокоса...» - это все потом, вместе с восхитительным молочным шоколадом, создающим поистине неповторимое сочетание. Райское наслаждение... Попробуйте «Баунти» - и вас накроет ломкий шелест пальмовых листьев и ласковый рокот теплой океанской волны, набегающей на ослепительный песчаный пляж. Все так. Но сначала «Баунти» - военный корабль английского королевского флота, приписанный к шестому классу, по величине средний между корветом и бригом, значит, трехмачтовый шлюп, который под командованием капитан-лейтенанта Уильяма Блая взял курс на Полинезию для выполнения спецзадания Адмиралтейства и лично первого лорда Монтегю Сандвича.

Капитан-лейтенанту приказано было выкопать на Таити саженцы хлебного дерева и, обогнув мыс Горн, гиблое место, усыпанное рангоутом погибших кораблей, доставить драгоценный груз в Карибское море, на зеленые Антильские острова, где в английских колониях пухли с голода чернокожие рабы, привезенные из Африки на невольничьих судах.

Плоды хлебного дерева даже отдаленно не похожи на хлеб. В них нет ничего из булочной, никакой похожести с караваем, калачом, булкой, батоном... Они скорее напоминают дыню, но тоже с натяжкой. Их покрывает мощная, плотная, бородавчатая такая светло-зеленая кожура, которую надобно глубоко надрезать ножом, прежде чем закопать в горячие угли.

Через час дыня подрумянится, обуглится, станет похожей - вот уж точно - на большую печеную картофелину, покрытую хрустящей вспенившейся корочкой. По вкусу и по запаху она тоже напоминает картошку: мы ее съели, но не всю - уж больно велика, а только верхушку - до темной продолговатой косточки, цепко засевшей в рассыпчатой мякоти. К утру мякоть заветрилась и слегка посинела, что, на мой взгляд, свидетельствует о наличии крахмала. Говорят, самые вкусные дыни растут на Маркизских островах, там плоды крупнее и по качеству лучше, чем на Таити, они мягкие, как яичный сыр, и приторны на вкус. Европейцы, не привыкшие к такой пище, едят их без особого удовольствия, зато аборигены очень уважают. На Таити же, где по местному календарю не 12, а 14 месяцев в году и семь первых - время хлебного дерева, плоды не только поджаривают, а чаще просто высыпают в деревянное корыто, из которого, смачно чавкая, жрут черные полинезийские свиньи, и там оставляют в воде размокать. Затем то, что осталось, всю эту кашу, черпают голыми руками и уминают за милую душу. Иногда из плодов хлебного дерева делают тесто, дают ему забродить и приготовляют кислое блюдо, которым некогда лакомилась привередливая таитянская знать, а теперь с похмелья лечатся французские морпехи в беретах с цветными помпонами. Говорят, помогает. Но это к слову.

На «Баунти», загрузившись саженцами, вскоре поняли, что доставить их к месту назначения будет очень и очень непросто. Они требовали много воды, и экипажу начали выдавать по кружке на день. К тому же плотник Перселл навесил стеллажи в офицерской кают-компании, превращенной в оранжерею. Горшки с саженцами в свежую погоду приходилось крепить, чтобы не разбились. Жара. Духота. У трюма, где хранится запас пресной воды, - часовой с примкнутым штыком.

Служба не ладилась после шестимесячной стоянки на Таити, дивном острове, где зеленоватый, яблочного цвета тягучий воздух пропах цветочными ароматами и ванилью, где закат разливается на полнеба алыми и жемчужными красками, неведомыми европейцу, где все колышется, силуэты плывут, как водоросли в зеленоватой прозрачной воде, а жизнь свершается в такт неведомой мелодии, наполняющей пространство этого острова, названного райским. После свежих фруктов, парного мяса, холодной ключевой воды - варево корабельного кока. Капитан тихо надирается у себя в каюте. Экипаж вспоминает Таити, где была еда, была любовь и по вечерам добродушные туземцы, радостно встретившие усталых чужестранцев, плясали на теплом песке вокруг костра. Таитянские ласковые красавицы - нежные, с большими робкими глазами, каждая с бело-розовым цветком в черных, блестящих, аккуратно уложенных волосах - пели, покачиваясь:

Те-Уве но те маламо,
Те-Уве те хинарро, -
что значит:
Облачко на луне,
Облачко я люблю.

 На Таити каждый матрос почувствовал себя счастливым богачом, обзавелся смуглой веселой подружкой в лубяной юбчонке, прыгавшей от неподдельной радости при виде стеклянных бус. Сама царица готова была на все при виде железного гвоздя, медной пуговицы или осколка зеркальца. А теперь предстоял тяжелый поход, и не было видно ему ни конца, ни края. Мыс Горн вставал впереди штормами и ледяным шквалом.

В команде зрело недовольство, а что конкретно послужило поводом для бунта - есть разные на этот счет мнения. Но только в открытом океане, недалеко от острова Тофуа, в пляшущий на волне баркас взбунтовавшиеся матросы высадили своего капитана, поднятого с постели, следом за ним - еще восемнадцать человек, побоявшихся нарушить военно-морской устав. Загрузили шестнадцать килограммов солонины, три мешка хлеба, шесть литров рома в дубовом бочонке, шесть бутылей вина, три бочки пресной воды, так что баркас сел глубоко, почти по самый планшир. Между тем Уильям Блай, грузный мужчина (ему было пятьдесят пять, у него была короткая шея), вышел из капитанской каюты в расстегнутом двубортном сюртуке, открывающем круглый животик, обтянутый белым офицерским нанковым жилетом, и выкрикивал ругательства. Кулаком грозил. Кричал, что, сто чертей вам всем на рыло и одна ведьма, он, ужо, доберется до милой Англии, получит новый корабль и, будьте любезны, всех перевешает на рее. Вот этой вот рукой. Дело дошло до того, что на баркас навели кормовую пушку, запалили фитиль, но кровопролития никто не хотел, и «Баунти», подняв паруса, скрылся в океане. Волна круто покачивала тяжело груженный баркас. Палило тропическое солнце. Восемнадцать человек растерянно смотрели на своего капитана.

«Разобрать весла!» - скомандовал Блай, и началось беспрецедентное плавание. Все кончилось благополучно. Через сорок три дня они достигли Тимора, там пересели на корабль, который доставил их в Англию, и первый лорд Монтегю Сандвич будто бы сказал: «Вы отличный моряк, Блай, но руки я вам не подам».

Снарядили корабль для поимки бунтовщиков, Блай продолжил службу и со временем стал вице-адмиралом, его высокопревосходительством, губернатором Нового Южного Уэльса в Австралии. Но там у него тоже приключился мятеж, такой сволочной характер был у мужика. С большим трудом его вызволили военной силой, пехотный полк пригнали из Англии, но на этот раз ему все-таки пришлось уйти в отставку.

Он поселился в своем имении в графстве Кент, где и умер в 1817 году в возрасте 82 лет. Исследователь его жизни Жорж Блон предполагает, что никто не сможет сказать, в какую сторону склонилась чаша весов, когда беспощадный Уильям Блай предстал перед Страшным судом. Крутой нрав, жестокость, отвага, надменные манеры, прямолинейность и нетерпимость вызывали восхищение немногих и ненависть большинства.

А «Баунти» ждали свои приключения. Прежде всего восставшие матросы решили держать совет. Дали сигнал «свистать всех наверх!» и начали обсуждать сложившуюся ситуацию. Теперь они все в глазах закона были преступниками. Каторжниками и предателями. Их ждала виселица. Точнее - петля на рее военного корабля в устье Темзы, где обычно под барабанный бой и свершались такие мероприятия.

Они не подняли черного флага, не стали морскими разбойниками - время пиратов кончилось, - они решили вернуться на Таити - о Таити, земной рай! - взять на борт самых красивых девушек и отправиться на поиски необитаемого острова, чтоб зажить тихо-мирно вдали от накатанных морских дорог. Кто-то слышал про остров Питкэрн, они туда и направились после короткой стоянки на Таити. Обманом заманили на борт восемнадцать таитянских красавиц и шестерых парней - случайно, - устроили прощальный ужин, а когда гости проснулись, «Баунти» уже был в открытом море, далеко от берега. Моряки выбрали себе красивых жен, остальных без лишних слов высадили на острове Муреа, откуда те вполне могли добраться до дома.

Остров Питкэрн устраивал во всех отношениях. Во-первых, он был необитаем. На нем росли бананы, ямс, хлебное дерево, бродили дикие козы... А во-вторых, английский мореплаватель Картерет, открывший этот остров, нанося на карту его координаты, ошибся на 170 морских миль по долготе. Из-за этой картографической ошибки возникла твердая уверенность, что теперь их не найдет ни один корабль, пользующийся картами английского Адмиралтейства.

С «Баунти» сняли все, что можно снять, затем подожгли и затопили. Высадились на берег, землю разделили на девять участков, стали ее обрабатывать. Полинезийцам земли не дали. Так решили земельный вопрос. Дома начали строить в глубине острова, чтоб их не заметили со случайного корабля. И все было хорошо, но вскоре двое из моряков овдовели. Их жены умерли от тоски. Вдовцы, не долго думая, отобрали жен у полинезийцев - и не то обидно было, что отобрали без всякого выкупа, не предложив взамен никакой ценной вещи, а то, что бывшие полинезийские жены сразу же задрали носы. Теперь они стали законными женами белых мужчин, знатными дамами, а потому начали насмехаться над отвергнутыми мужьями. Ехидничали. Показывали им языки и фиги. Смеясь, они рассказывали про то, какие те слабые в любовных утехах.

В мирных полинезийцах взыграло ретивое, они убежали в горы, а потом застрелили из мушкета Уильямса, Мартинза, садовника Брауна и лейтенанта королевского флота Флетчера Крисчена. На острове осталось четверо моряков, а женщин было вдвое больше, и они были очень воинственно настроены, потому что мужики из подручных средств построили самогонный аппарат и не просыхали. Один из пьяниц запил по-черному, кричал: «Дуры! Я домой хочу!» - и в грубой форме требовал любви. Он умер от белой горячки. А второму пьянице, тоже страшному грубияну, Янг и Смит топором раскроили череп, когда он храпел под пальмой среди белого дня, и предали земле по всем христианским обычаям на кладбище, где из сухой травы торчат каменные надгробья, на которых высечены имена усопших.

Бывший мичман Янг и матрос Алекс Смит навели на острове порядок, успокоили женское население, открыли школу для детей, всех окружили теплотой и вниманием, так что, когда Янг умер, все искренне горевали и много плакали. Хозяином на острове стал Алекс Смит, простой моряк, почти неграмотный, до всех мудростей доходивший своим умом. Он воспитывал детей, регулярно проводил богослужения, вслух читал главы из Библии. Потом он назвал себя Адамом, и этот шаг надо рассматривать как плод одиноких раздумий на крохотном острове, затерянном в безбрежном океане. Адамстаун - название деревни, это в его честь. Память и благодарность.

В 1808 году к Питкэрну забрел американский китобоец, его капитан и поведал миру про то, что увидел на «острове любви». Рассказал о мудром Алексе Смите, о праведной его жизни, тем более неожиданной и волнующей, что в Англии его ждала виселица. Питкэрн на какое-то время стал модной темой. История заселения острова широко обсуждалась, рождала в пытливом юношестве неясные надежды и шальные планы, заставляла ломать голову над тем, как бы убежать, улететь, уплыть от опостылевшей серой повседневности, от гимназического начальства, керосиновых ламп, родителей, не понимающих веяний современности и погрязших в мещанстве. Мечталось, видимо, настолько широко, что отнюдь не специальное издание, а Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона счел возможным посвятить Питкэрну несколько строк. Тогда по-русски писали - Питкайрнъ. Так вот, на Питкайрне населения было 112 человек. «В 1790 году здесь высадился экипаж английского корабля, возмутившийся против своего капитана, - читали русские люди в Коломне и Екатеринбурге и обмирали душой. - Потомство английских матросов, вступивших в брак с туземками, отличается красивым телосложением».

Между прочим, про бунт на «Баунти» снято несколько фильмов. Только в Голливуде - четыре! Любовь в океане, таитянские красавицы, их ласки на необитаемом острове - это все кассовые кинематографические темы.

Имя «Баунти» стало популярным. Есть шоколад «Баунти», мороженое, коктейль, оно увековечено на тысячах футболок, галстуков, конфетных коробок, мужских носков, на женском белье... Тем более при красивом телосложении.

 Я увидел Питкэрн в пятом часу утра. Светало, но было еще сумрачно и по-ночному тихо. В рассветной дымке возникал высокий зеленый остров, заросший роскошной тропической растительностью, - в бинокль хорошо были видны высокие, мерно покачивающиеся пальмы, белое кипящее кружево прибоя, пыльный безлюдный проселок, ведущий вверх от маленькой дощатой пристани и пропадающий в густых темно-зеленых зарослях.

Приход большого судна к Питкэрну - всегда важное событие для островитян: их не так уж часто посещают. Здесь нет ничего, кроме истории, - ни продовольствия, которым можно было бы запастись, ни пресной воды в достаточном количестве. Две длинные алюминиевые лодки с подвесными моторами неожиданно выскальзывают одна за другой из небольшой бухточки, спрятавшейся за гористым мысом. На лодках - все население острова: младенцы на руках у притихших матерей, старушки в чистеньких, застиранных платочках, как у нас где-нибудь в Рязани, молодые бравые мужчины в рубашках с закатанными рукавами, принаряженные девицы, старики со смуглыми лицами, иссеченными глубокими морщинами. В общем, на двух лодках - 15 семей, 68 человек.

Через несколько минут в салон капитана поднимаются трое - единственный полицейский, несущий службу на острове, учитель и доктор. Трое самых почетных жителей Питкэрна.

Полицейский Бриан Янг - широкоплечий, крупный мужчина с пышными усами, в белой рубашке, широко распахнутой на смуглой груди, у него серебряная шерифская звезда над карманом. Он босиком. За ним представляется учитель Леон Сальт - в серых брючках, тоже босой, зато с гривой завитых волос по самой крутой моде. Последним выступает доктор - в серых разношенных кроссовках, ибо еще не привык к обычаям Питкэрна и, как человек приезжий, ходит обутый, что, в общем-то, наверное, лишнее, поскольку самая низкая температура на острове - плюс 20. (Это, конечно, не бедствие, не трескучий мороз, но островитяне поеживаются и напяливают на себя все самое теплое.)

 Питкэрн лежит обособленно в безбрежных океанских далях, на его жителях вполне можно проверять генетическую теорию наследственности. Эксперимент ставила сама природа, тут все чисто. Брат и сестра - сестра смуглая, темные глаза, явно полинезийский тип, у виска в черных волосах - большой бело-розовый цветок. Брат, очень на нее похожий - тот же разрез глаз, тот же подбородок, - отчаянно белобрыс. Больше того - конопат. У него все руки, как муравьями, усыпаны мелкими веснушками, кожа на плечах покраснела от солнца, но не загорела. Он вообще никогда не загорает. Глаза у него голубые, в улыбке открываются крупные ослепительно белые зубы. Ни дать ни взять - английский морячок, юнга какой-нибудь из романа Стивенсона. Мама и папа стоят в сторонке, они вроде бы белые, но не совсем, метисы, европейско-полинезийский тип, они охотно объясняют - расистов на Питкэрне нет, - что в предках по мужской линии у них моряк с «Баунти», а бабушки и прабабушки - таитянки. Конечно, самые красивые!

С Янгом отправляюсь на остров. По пути в лодке он мне объясняет, что в его жилах течет кровь того самого мичмана Янга, который вместе с Алексом Смитом обустраивал жизнь на острове, но рано умер.

Стрекочет мотор. Солнце поднимается над океаном. Ветер от нашего движения чуть холодит лицо. Слепнешь от света. Океан бликует. Но вот остров начинает медленно нависать над нами. Пахнуло настоем тропического леса, теплом горячего песка, йодистым запахом гниющих водорослей. Рядом с причалом - ящики, бочки, доски, какие-то бетонные блоки... Все это покупается на деньги от продажи марок, которые выпускает остров Питкэрн. Больше торговать нечем. А это губернатор Фиджи сэр Гарри Льюк присоветовал, спасибо ему. Сегодня филателисты всего мира гоняются за марками с Питкэрна и хорошо платят.

Медленно поднимаюсь по проселку. Пот ест глаза. Духота. Ни ветерка, ни тени хоть какой-нибудь. Но вот последний поворот, впереди возникает ровная площадка - центральная площадь Адамстауна, белое здание почтовой конторы, молитвенный дом, где на почетном месте лежит под прозрачным колпаком Библия с «Баунти», здесь же рядом - школа, состоящая из одной комнаты, в которой учитель обучает сразу всю детвору острова. Младшие у него сидят впереди, старшие - сзади.

Горит полдень. Жара. Между пальмами ходит едва уловимый ветерок. На площади играют дети. Они сидят на теплой земле, подкидывают в ладошках цветные камешки. Перед ними якорь, снятый с «Баунти». Ощущаешь тяжесть зазеленевшего старинного чугуна, разогретого на солнце и, видимо, никогда не остывающего. Этот якорь - памятник наивным мечтам, свидетель одиночества и горькой несбыточности, подтверждение того бесспорного факта, что только для себя - мне одному! отдай! - рая не построишь и от большого мира, от его бед, обид, болячек, от его проблем и задач не скрыться, не уплыть, не убежать, не уйти за горизонт в океане. Так что купите себе «Баунти», и пусть вам будет хорошо. «Баунти» - райское наслаждение...

Окончание в номере за 27 июня

Вам было интересно?
Подпишитесь на наш канал в Яндекс. Дзен. Все самые интересные новости отобраны там.
Подписаться на Дзен

Новости

Больше новостей

Новости районных СМИ

Новости районов

Больше новостей

Новости партнеров

Больше новостей

Самое читаемое: