Все считают главным хирурга. Они, бесспорно, важны. Но и анестезиологи тоже. Пациент видит нас только накануне операции и после и думает, что на этом наша работа заканчивается. Но никто не знает, что мы следим буквально за каждой мелочью. Например, говорю пациенту: «Во время операции вы должны быть в чулках». А он мне: «Я мужик, я чулки не надену!» Тогда прямо заявляю: «Умрете на операции». Потому что реально у него тромбы на ногах и варикоз уже 30 лет, без чулок риск послеоперационных осложнений очень большой.
Утро у нас начинается с пятиминутки: узнаем операционный план — сколько пациентов, какие операции. Потом иду к пациентам: хотя вечером проверил все анализы, нужно посмотреть, не начался ли, например, у малышей насморк — сейчас осень, и многие сопливят. Если ребенок болен, можно заменить другим.
Одна из причин, по которой я выбрал анестезиологию, а не хирургию — хирургам приходится долго стоять. Я бы не выстоял 10 часов на ногах. Анестезиологу проще — хоть на три минутки, но можно присесть. А вообще мечтал быть детским кардиохирургом, но, когда в университете был курс анестезиологии, меня очень впечатлил доцент Кондаков.
«От бомжей – в особняки»: врачи «скорой» рассказали о профессии
Никогда не знаем, сколько будет идти операция. Можем только предполагать. Рабочий день до четырех, но бывает, что в восемь вечера ухожу. Самая длинная операция у меня длилась 8 часов. Это было буквально недавно: родился ребенок недоношенный с пороками развития, пришлось делать операцию, чтобы спасти ему жизнь. Мы работали 8 часов, чтобы девочка начала жить сама, потому что ни дышать, ни есть не могла. На сегодняшний день мы ей уже пять операций сделали. Ребенок подрастет немножко, окрепнет, будем продолжать лечение.
Самое главное в моей профессии — помогать людям.
Очень прикольно работать с детьми. Когда идешь по коридору, а дети машут тебе, делятся игрушками — это так здорово. Но некоторые родители не совсем правильно воспитывают, с точки зрения врачей. Идешь по коридору. Ребенок бежит, смеется, говорит громко, а мама пугает: «Успокойся, а то дяде скажу, он тебе укол поставит». Это неправильно, потому что потом он меня боится, знает — у дяди есть страшный укол. Тогда дети истерят перед операцией, и их сложно успокоить.
Непросто не столько рассчитать дозу, сколько согреть ребенка. Идет операция, хирурги используют растворы, и, хотя они их греют, но все равно маленький ребенок очень быстро остывает. У нас есть матрасики, согревающие пушки, мы греем малышей, но все равно, когда, например, «моют живот», ребенок быстро остывает и метаболизм меняется. Приходится корректировать дозировки, растворы, которые внутривенно льются, ну и согревать ребенка. Когда большие операции, нужно кормить ребенка. Если пришло время обеда, а он не может поесть, потому что операция идет, мы его кормим внутривенно, чтобы поддерживать баланс организма.
Психически очень тяжко, все на нервах. Поэтому, когда уже все позади, пациент стабилизирован, заканчивается операция, начинается «чернота». Но без нее нельзя — это защитная реакция, потому что иначе мозгами можно полететь очень быстро.
Опубликовано в газете «Вечерний Новосибирск» №42 от 19 октября 2018 года
