— Фотограф этой самочке пасть скотчем заматывал и так работал. Крокодил был злой, на него нападал. Однажды мужчина принес его мертвым и рассказал, что «чуть по хвосту ударил, а тот коньки отбросил». У крокодила почти весь мозг в позвоночнике, поэтому он и погиб.
Рептилия попала к таксидермисту уже мертвой от фотографа, промышлявшего снимками с экзотическими животными на пляжах Новосибирска в 1990-е годы.
Изготовление чучела хищника для Виталия Владимировича стало первым подобным опытом. Причем оказалось, что снять с него шкуру не так-то просто.
Фото Алексея Танюшина.
— Каждый квадратик его кожи мышцей прикреплен. Нужно подрезать в каждом сегменте, — объясняет чучельник. — У этой самки внутри было яйцо — с четырехлетнего возраста крокодилы начинают размножаться. В то время мне пришлось отправиться в область, где надо было оценить эпидемиологическую обстановку. Я взял с собой холодильник с крокодильим мясом, предварительно его вымочив. С коллегами на месте отварили мясо и угостили им рыбаков из города, которые страшно были расстроены отсутствием клева. «Ребята, я вас сейчас деликатесом угощу», — говорю. Стали есть. «Очень вкусно! Что это такое?» — «Да нильский крокодил», — говорю. Как?! Страшно удивились, конечно. Он действительно вкусный, напоминает курятину или крольчатину. А через два года еду в электричке на рыбалку в сторону Тогучина и слышу: «Виталий! Мужики! Вы не верили, что я ел нильского крокодила. Вот человек, который меня угощал. Скажите, было это?» — «Было!»
Попали к Виталию Владимировичу и другие редкие животные того горе-фотографа: попугай ара погиб, врезавшись с дверь, варан залез под батарею и застрял, а паук-птицеед умер от неизвестных причин.
— А как-то раз он принес погибшего лемура, — рассказывает Виталий Владимирович. — В доме травили тараканов, ночью зверь их наелся и умер. Хозяин этого чуда попросил сделать его сидящим на плече. Я сделал. Всегда спрашиваю заказчика, в какой позе они хотят видеть животных.
«Отец не хотел, чтобы стал охотником. Но я стал»
— Родился я на Камчатке, на самом севере полуострова — в Олюторском районе, — начал рассказывать Виталий Владимирович, когда мы пришли к нему домой.
Здесь, недалеко от площади Калинина в Новосибирске, он прожил практически всю свою жизнь, за исключением десяти первых лет на Дальнем Востоке. Его родители, простые рабочие, уехали в те края из Новосибирска на заработки в 1937 году.
Фото Алексея Танюшина.
— Природа в тех местах удивительная, — улыбается собеседник. — Я по берегу шлялся, голыми руками нерпу ловил, притаскивал в поселок и запускал в большие лужи. Зверек плавает, а мы, дети, на него любуемся. Потом относил обратно в море. Была еще забава — ловить бакланов и гаг. Подкрадешься, когда птица на берегу греется, погонишься за ней, схватишь. Но плохого им ничего не делал — выпускал на волю.
В Новосибирск семья Николаевых вернулась в 1948 году, и десятилетний Виталик попал в школу № 24, где учились только мальчики. Ребенку, выросшему на природе и вдруг очутившемуся в большом городе, повезло: классный руководитель, учитель географии, водил ребят в походы.
— Походы были нешуточные, — вспоминает Виталий Владимирович. — Мы, пятиклассники, например, шли пешком 350 километров из Магнитогорска через Тигирецкий хребет на Алтае. А чтобы какую-то пользу своими походами принести школе, каждый обучался в каком-нибудь кружке. Так я оказался в кружке Биологического института на Фрунзе, где впервые познакомился с препарированием. Из походов я привозил тушки птичек, млекопитающих. Мой отец-охотник жутко не хотел, чтобы я тоже стал охотником. Ругал, порол. Но я все равно стал.
Окончив школу, молодой Николаев начал работать в лаборатории Медико-биологического института СО АН СССР (сейчас это Институт систематики и экологии животных СО РАН), стал старшим лаборантом, четыре года отслужил в армии на Дальнем Востоке, на первом ракетоносце — эсминце «Неудержимый». С теплотой вспоминает службу: дружную команду и морской мир с касатками, дельфинами, иногда даже акулами, сопровождавшими судно во время маневров. Затем Виталий окончил биологический факультет Новосибирского педагогического института, стал научным сотрудником родного НИИ, а позднее Новосибирского краеведческого музея. Бесценная коллекция экспонатов музея наполовину состоит из чучел, сделанных Виталием Владимировичем.
Жена была против питона
Доводилось Виталию Владимировичу делать и чучело погибшего питона. Тропическую змею отдал мастеру директор новосибирского зоопарка Ростислав Шило. Питон был шесть метров длиной и весил 48 килограммов.
— Я хотел сделать его себе на стену, но жена запротестовала, — смеется Николаев. — Я его свернул, и он долго у Ростислава в кабинете на телевизоре лежал. А потом он его кому-то подарил, и я даже встречал того человека, которому достался такой подарок.
Виталий Николаев ведет учет всех своих изделий. С 1990 года сделал 4 823 чучела. А вот сколько за всю жизнь, точно не знает. Фото Алексея Танюшина.
Виталий Владимирович показал еще одну редкость — чучело недельного императорского пингвиненка. Шкурку подарила Николаеву ученица.
— В нашей профессии до этого я женщин не встречал. Работа грязная, трудная, сложная, — говорит мастер. — Но эта девушка, Надя, настаивала, чтобы я ее научил. Ее приняли на работу, она делала чучела охотничьих трофеев генералам СибВО — куропаток, тетеревов, глухарей. Потом я ей посоветовал поехать учиться в Ленинград к Заславскому, у которого учился сам. Заславский — это лучший таксидермист Советского Союза. Она поехала. У него учеников было много, но тоже все мужчины. В тот год впервые у него оказались в ученицах две женщины — Надя и директор краеведческого музея Риги. После учебы он им дал из своего запасника шкурки этих пигвинят. Надя вернулась из Ленинграда и подарила ее мне как первому учителю. Я сделал чучело. Императорский пингвин — самый крупный из сородичей. Мне довелось делать одного взрослого самца. Рост его был 120 сантиметров. Его привезли в институт в цинковом запаянном ящике. На загривке у него было около десяти сантиметров жира, ведь они живут в жутких погодных условиях. Полтора ведра жира с той шкурки я снял! Настолько пропитался жиром, что, когда шел по улице, все собаки на меня лаяли. Одежду выкинул сразу. А на пингвина этого, красавца, весь институт бегал смотреть.
Однажды Виталий Владимирович отдыхал в Доволенском районе в санатории и оказался в местном краеведческом музее. Таксидермиста он поразил: в то время музей находился в подвале, а фауну района представляли всего пять чучел уток, двум из которых перепутали название.
Таксидермист показывает яйца, крупнее которых в мире нет. Самое огромное — африканского страуса. У этих пернатых самец строит гнездо и вместе с самкой высиживает птенцов. Черные яйца несет страус эму. Объем одного такого яйца соответствует 12 куриным. Фото Алексея Танюшина.
— Музей не выходил у меня из головы, — говорит наш собеседник. — Думаю: «Возьму над ним шефство!» Приехал домой, набрал две коробки птичек, штук семьдесят, приехал на автовокзал и передал с каким-то старичком, который ехал в Довольное. Из музея в тот же день позвонили и чуть ли не со слезами сказали: «Нам таких подарков никто никогда не делал!» Потом я набрал две коробки разных зверьков, больше пятидесяти, и снова передал с газелькой, идущей в поселок. Затем съездил сам и снова отвез две коробки. Через несколько лет в Искитиме был семинар работников районных краеведческих музеев, и там обо мне узнали. С того времени стал помогать музеям Новосибирской области — в Черепаново, Маслянино, Искитиме, Барабинске, Колывани… Денег у них ведь нет, да и за деньги такое купить негде. В общей сложности подарил 1 125 чучел. Помню, директор музея в Черепаново попросила о помощи. Я приехал. Там два года шел ремонт, все чучела снесли в одну комнату, где их моль съела! Старый медведь во весь рост, а с него остатки шерсти сыплются. Осталось только выбросить. Ходил, переживал страшно, потом думаю: «Что я за специалист, если ничего не могу сделать?» Ведь у них финансирования нет и только два сотрудника — директор и уборщица. Чтобы музею добыть такого медведя, бешеные деньги нужны, а тут готовый пропадает. Решил попробовать спасти чучело. Постелил бумагу, ободрал побитые молью места, взял клей и на каждый голый участок стал приклеивать пучочки шерсти. К середине дня валился с ног, но вот таким образом восстановил мишку. Стоит он сейчас в музее!
Фото Алексея Танюшина.
Цикада, сбивающая с ног
Нынешней весной Виталий Владимирович отвез в Доволенский краеведческий музей энтомологическую коллекцию саранчовых, стрекоз и лесных клопов, которую ему когда-то подарили. Экземпляры в основном датированы 1901 и 1904 годами, но есть два 1898 года.
— В эту коллекцию я поместил наших и певчих цикад, которых собрал сам, — говорит мастер. — Я работал на Южных Курилах, на островах Итуруп и Шикотан. Там обитают певчие цикады. Они сантиметров десять в длину, а слышно их на расстоянии до семи километров. Если рядом поет цикада, нужно орать, чтобы друг друга услышать!
Пограничников они раздражали. Хватает камень и пускает в дерево. Минут на пятнадцать тишина, а потом по новой. И вот как-то раз ветер подул, и цикад унесло с деревьев. Мы с коллегой пошли искать их в траве, которая, кстати, выше человеческого роста. У этого насекомого есть такая особенность: если через него перешагнешь или рядом наступишь, цикада переворачивается на спину, лапками сучит и издает сердитый звук — цыр-цыр-цыр. И это тоже до семи километров. Вы знаете, кишки обрываются от этой звуковой волны. Хватаешь цикаду — и в морилку с цианистым калием!
— Откуда у вас появляется материал для работы?
— Вы знаете, ангел-хранитель мне поставляет материал. Вот ехали друзья из Барабинска, на дороге нашли сбитых норку и горностая — привезли мне. На дачу приехал — лежит на дороге лесной конек. Сделал, увез в Довольное. И так часто бывает. Как-то раз стоял на троллейбусной остановке, и вдруг стриж ударился о провод, упал на землю. Я подумал: «В музее нет стрижа, а мне бог дает материал». Вдруг по нему проехала машина, и от стрижа осталась лепешка. Все пропало! Но тут я стал себя ругать: «Что ты за специалист! Неужели не сможешь сделать?» Сгреб все, завернул в газету, пришел в мастерскую, помыл, сел за стол, разобрал, шкурку заштопал, постирал, сделал чучело. Оно сейчас в экспозиции стоит и еще сто лет простоит. Понимаете, эти животные, птицы — они бы превратились в тлен, но теперь как бы остались. Хотя бы так, в виде музейного экспоната.
