|
| Владимир Назанский |
Вся поэзия, как справедливо заметил Владимир Маяковский, - езда в незнаемое. Потому что когда впервые читаешь стихи, написанные человеком, которого давно уже знаешь, - всегда удивляешься. «Вот ведь, - думаешь, - какой он, оказывается, на самом деле!» И мне почему-то кажется, что с нашими читателями сегодня именно это самое и произойдет. Потому что сегодня мы представляем вашему вниманию стихи Владимира Назанского, человека в Новосибирске весьма известного.
Особенно - в культурной среде и среди деятелей так называемого сибирского андеграунда. Что ж, тем удивительнее и неожиданнее будет впечатление от стихов Владимира Назанского - от стихов нежных и звучных, простых и таких «незамороченных»... как, впрочем, и положено стихам, продолжающим традиции русской классической поэзии. Я думаю, стоит добавить, что публикуемые сегодня произведения Владимира Назанского, взяты из его сборника «Холмы». Сборник этот издан настолько недавно, что еще пахнет типографской краской, но те, кто успел с ним ознакомиться, уже оценили его по достоинству. Оцените же и вы, дорогие читатели.
Вечерняя сказка
В синем лесу собирались ночные печали,
Что покидают уснувшие души людей,
Чтобы легчали глубокие боли печали,
Чтоб возвращались под утро печали светлей.
Маленький карлик с фонариком по лесу бродит,
Карлик с фонариком светлой печали ночей,
Свет замирает, мерцает, блуждает, находит
Влажные души печали уснувших людей.
С синем лесу обвенчали ночные печали
Грустного карлика с грустью печали моей.
1976.
Восточная застольная в духе Ли Бо
Печаль земли в своем витке,
Как инкрустация на кубке,
Присутствует в любом глотке,
Но чаши полные пригубим.
Постойте пить, постойте петь,
Пока растает песня грусти,
И песню радости допустим
Меж нами за столом сидеть.
Поднимем звонкое вино,
Изымем горькое сознанье,
Но нам забыть не суждено
То, что присутствует меж нами.
1977-78.
***
Что же мне делать - разбужено чувство тревоги,
чувство печали - нет ощущенья судьбы.
Только закрою глаза - бесконечные вижу столбы,
да пять тополей вдоль железной дороги
стоят, задыхаясь в пыли.
Пить бы отвар из прекрасного гордого слова
и настаивать долгие ритмы в кувшинах души,
чтоб тягучая фраза забвенья, лекарственный корень надежды
и мечта обманувшая снова вернулась... вернись...
Терпкая горечь в губах беспредельности тает,
только очнусь - пыль, тополя, суета.
И пустеет, сжимаясь, душа.
1979.
А. Перервенко
Уже деревенеет Томск,
И снова цепенеет время,
И дело, видимо, не в том,
Что перервалось наше племя.
Жизнь цепенеет, словно сом.
Зимою засыпает время.
Лежит под деревом Ньютон
И ждет, когда созреет семя.
Так в ожидании плода
Проводим мы за годом годы.
Темницы рухнут, и свобода,
Быть может, свалится когда-нибудь.
1985.
***
Мерцает в полутьме вагон,
Сосед-майор похож на дога,
Путь на восток, ночной вагон.
Куда несет меня дорога? Нет, я не ссыльный, я - другой,
Родился сдуру я в Сибири,
Из кожи лезь, согнись дугой -
Не убежать от этой шири,
От этой гири роковой,
От наших правил и законов,
Душа в футляре роговом
Уснет, уставши от препонов.
Прописку спрашивают все
Уполномоченные лица -
И перезимовав в столице,
Я возвращаюсь по весне.
Путь на восток, ночной вагон.
Сосед уснул, сосисок полный,
А за вагоном нам вдогон
Пологие несутся холмы.
1986.
***
На стене висела карта -
Вот Мадрид, а там Джакарта.
Полз по карте таракан,
Миновав немало стран.
Таракану - что границы?
От границы до столицы
Его тельце достает.
Таракан ползет вперед.
Он моря и океаны
Проплывает, словно кит,
Ищет капельку сметаны
И усами шевелит.
Так дополз до края карты -
Там, где эскимосов нарты.
Не испачкал, не накапал,
Посидел - и спрыгнул на пол.
1988.
С. Н.
Кедр, лиственница и сосна.
Вертухай в виртуальном пространстве сна.
Слово, затертое, как палимпсест,
Съезд КПСС, непременно съест,
Съест пионера и девушку Катю,
Выпьем, Михайлов, еще накатим -
За Хаммурапи, за Госкомлесхоз,
За ассирийские крылья стрекоз,
За комсомольцев Сарданапала,
За отраженье звезды пятипалой
В черной, вчерашней, ушедшей воде,
За «Ниоткуда с любовью»... Нигде
Так бестолково вчера и сегодня
Не было. Как наказанье Господне -
Кедр, лиственница, болотная ряска,
Частокол и проволоки черта...
И вертухай, переодетый
в рясу,
Вновь запрещает фильм про Христа.
1997.
Разрозненные строфы
Ломкое счастье с горчинкой грядущей разлуки,
Ветви сирени волнуются в купах зеленых,
Как на дне океана ночного шумящие кроны,
Как на дне океана истомы, истоки. Излуки.
Глаз, струящих печаль, глаз с удлиненным разрезом
(С этим древним разрезом, присущим портретам в Фаюме,
Я знаком был давно). Это знак узнавания. Грезим
О былом и о будущем, пестуя долгие думы.
Уж молочная свежесть речного тумана слоится,
Луговины росою полны и далекой прохладой -
И сознание к лампе настольной вернуться стремится,
К человечьему свету и следу, лёту и ладу...
Только птицы арканят свои горловые напевы,
Эти трели ночных поцелуев, пернатое чувство свободы,
Только мреющих сумерек утра воздушные своды
Растворяют далекое в выси созвездие Девы.
***
Город знакомых лиц,
Город привычных улиц,
Тихо иду, ссутулясь,
Не замечая лиц.
Падает тихий снег,
Зыблется мягкий свет,
Опускается на берет
И лежит там, как оберег,
И холодит сквозь ткань
Мой затылок длинноволосый,
И затушивает папиросу
Made in Тмутаракань.
Опускается тихий снег,
Словно ели слышимый вздох,
Так нисходит на землю Бог
Над течением черных рек.
Сохрани меня, тихий снег,
Раствори меня, белый свет,
И в реке скоротечных лет
Охрани меня, оберег.
***
Облетела листва -
Паства солнца и лета,
Пролетела Литва
В виде поля и ветра.
Ветер, ветви колышь -
Пусть влажнеют во взоре
Очертания крыш
И холодное море.
Чуть слышны голоса,
И открылись за мысом
Золотые леса
И прозрачные выси.
На пустынные пляжи
Набегает волна,
И песчаную тяжесть
Поднимает со дна,
Словно тянутся вдаль
Бесконечные нити,
В сердце зреет печаль
Неизбежных событий.
